Перед жарким летом

— Откуда эти капризы, Лёнка, эта ребячливость? Мы творим глупость и преступление.

В лице ее дрогнуло, он ухватился за ниточку.

— Не могу без тебя! Боюсь оставить одну! Да помоги ты мне, трудно! Из Москвы позвоним, ты и к работе не приступала. Едешь со мной сейчас. Сию минуту.

Лицо ее исказилось немыслимой гримасой.

— Но нет же билета.

— Будете платить штраф, — предупредила проводница.

Поезд гремел на стыках, набирая ход. В купе никого не было. Лёна, измученно улыбаясь, вынула сигареты, но Косырев отнял и сверх опущенной рамы бросил наружу. Пачку подхватило, крутануло, белые стволики покатились в разные стороны.

— Спасибо, — сказала она. — Это пусть другие. А мы дорожим нашей жизнью. Правда?

Длинный гудок прокатился по пространству, которое мчалось назад. И время тоже мчится назад. Это мы движемся вперед — с этими мачтами, с этими заводами, с охраняющими локаторами, с этими зорями и звездами, с беспокойным трудом и разумом.

— Слушай, — сказал Косырев. — Вот что́ в Москве...

— Да, да. Но постой, Толя, у тебя пуговица почти оторвалась — на ниточке. Как думаешь, у проводницы есть иголка? И есть ли в поезде буфет?

Глава тринадцатая Велеозимь

1

Когда они вышли из полупустого автобуса, на шпиле университета желтой звездой вспыхнуло невидимое солнце. Час заморозков, хрустели стрельчатые льдинки. Дворничихи в белых фартуках, молодые и пожилые, скалывали утоптанный снег, веские ломики выбивали бодрое стаккато. Раскрасневшиеся от работы и свежего воздуха, они остановились, разглядывая больше Лёну. Косырев поздоровался. Сквозь чугунный переплет ограды глянул на свой одиннадцатый. Форточка распахнута, кажется, забыл закрыть. А может, Вера Федоровна дома. Тем лучше, пусть сразу. Однако они присели.

— Вот и захотелось покурить, — виновато сказал он.

— Приехали ребятки, — выдавила она улыбку и взяла его за руки. — Какие они — всегда горячие... Не волнуйся, хочешь я сама? Мне кажется, я понимаю Веру Федоровну. Будет проще, чем думаешь.

Из открывшейся двери лифта прошел запах лаванды. Расфуфыренная Корделия в сопровождении Алексея Федоровича. В такую рань, куда же? Шофер Женька, парень лет тридцати с опухшими глазами, тащил два перепоясанных чемодана. Алексей Федорович приподнял картуз с наушниками, потянулся к ручке Лёны, Корделия сдержанно кивнула. Но она была женщиной интеллигентной и политичной и, уяснив ситуацию, шевельнула стрельчатыми ресницами.

— Какая жалость! Вижу, предстоит бо-ольшое событие, а мы с Алексеем Федоровичем едем в Париж. На целых два месяца. Как-кая жалость! Но заранее, заранее поздравляю.

Она протянула руку, и по забытому церемониалу Косырев должен был, что ему стоило, отыскать дивное местечко между рукавом и кромкой щеголеватой перчатки. Но теперь этого могло не случиться и даже наверняка не могло быть, поэтому рука помрачневшей Корделии проделала сложный пасс и кончила жестом цирковой наездницы, исполнившей опасный номер.

— Поздравляю. Алексей, ты не забыл?

Алексей Федорович ловко поймал Косырева за пуговицу, установил перед собой и тогда, впившись острыми глазами в его подбородок, отпустил.

— Зачем вы так? — сказал он. — Я о Нетупском. Культурный человек с культурным человеком? Какая-то достоевщина. Провокационная встреча, в присутствии посторонних. Такое без отклика не останется, непременно вызовет эхо. Остерегитесь, вы не правы.

Корделия, пренебрегая Лёной, насладилась из-под кокетливо изогнутой каракулевой шляпы огорошенным видом Косырева. Отправила Алексея Федоровича вперед и смягчающе сказала:

— Пустяки. Нетупский готов даже извиниться...

Косырев насторожился, и она прикусила язык. Да поздно, надо было кончать.

— ...хотя и не знает — в чем.

Вот-вот, тайно выдохнул Косырев, а говорил — не читал писем.

— Крайне интересное заявление, — улыбнулся он.

Пришлось улыбнуться и Корделни, слегка и в сторону Лёны. Она ушла, подрагивая ногами, и с улицы донеслось:

— Это кожаные чемоданы, римановские, вы пихаете в багажник. Сколько можно повторять, Женя!

Машина тронулась. Вахтер шмыгнул ноздреватым носом, судорожно вздохнул; Лёна передернула плечами: б-р-р... Лифт возвратился, и Косырев снял телефонную трубку.

— Вера Федоровна, это я. Не беспокойтесь, открою сам.

— Встаю, встаю, — донеслось из трубки.

У дверей Лёна побледнела. Он только вставил ключ, как по паркету застучали когти. Челкаш! Затормозил с налета, замер перед входящими, узнавая и не веря себе. А потом учинил дебош — лаял, что было сил, прыгал, норовя поцеловать, рабски юлил, и култышка обрезанного хвоста моталась с невероятной быстротой. Лёна протянула руку, но он вскользь лизнул пальцы и снова бросился к хозяину. Навстречу, на ходу снимая бигуди, вышла в халате Вера Федоровна. Косырев обнял ее.

— Ну-у, сла-ава богу, — по привычке плаксиво протянула она, — слава богу. Живой и здоровый. Ох, Толя! Неужели трудно хоть две строчки? Хотя бы телеграмму.