Перед жарким летом

— Деньги возьмите. Возьми, Сережа.

— Я тебе возьму, — сказал Евстигнеев. — Зарплату и нам платят.

Они ушли. Натянул резиновые перчатки, из-под ланцета зазмеилась топкая ленточка кожуры. Услышав телефон, на ходу приоткрыл форточку, показалось душновато.

— Анатолий Калинникович? — ровный голос. — Я рядом, у Алексея Федоровича. У Твердоградского. Вы один?

— Пока один.

Отложил ланцет, снял перчатки. Придется, гости дорогие, и верно в мундире. Острый, короткий звонок. Уже из-за двери Нетупский открыл в улыбке белые зубы некурящего. В одной руке был черный портфель, в другой пальто и белый халат. Косырев удивился.

— Осматривал Твердоградскую, ей нездоровится, — объяснил Нетупский.

Волнуется все ж таки. Пригнулся к зеркалу, взмахнул расческой по прибранным волосам: обтопал нечто с вычищенных ботинок. И мимо хозяина, разминая плечи под свободным мохнатым пиджаком, пошел в глубь квартиры, взглядом спросив, направо или налево. Портфель с латунными защелками прихвачен был, видно, не зря.

За круглым столом поставил его в ногах; Косырев придвинул сигаретницу. На лице пришедшего рисовалась некоторая торжественность — накануне разоблачений. Любопытно, что продемонстрирует.

— Вы сказали: пока одни. Кто же?..

— Не беспокойтесь. Скоро придут, но, надо думать, уложимся?

— Милая у вас квартирка,— Нетупский обвел взглядом стены и прибавил еще словечко, — пустует.

Он был здесь не впервые, и вспомнился давний новогодний скандал, когда он сумел урезонить Корделию.

— Ну-с? — сказал пожестче, чем собирался, Косырев.

— Быка за рога? — ответил вопросом Нетупский. — У нас, у ученых, как принято? Тем более у хирургов? Сначала отмерь, да поточнее, потом отрежь. Но — вот.

Он нагнулся, щелкнул застежками. Глянул из-за края стола. Косырев разминал сигарету, но, посмотрев на белые зубы Нетупского, подавил желание, сунул ее обратно.

— Не догадываетесь, — спросил Нетупский, — чей опыт-то присутствовал?

— Ну-ну.

Тот положил связку, крест-накрест перепоясанную свитой тесемкой. Письма. Бережно опустил посередине.

— Я привык доверять людям. Но вот, вот факт.

Косырева вмиг пронзило, что это ее, Лёнины, пропавшие письма. Побывали в чужих руках, прочитаны со смешком, с издевкой. А у шероховатых блоков валился снег и дождь, качался фонарь, она позвала и оттолкнула... В висках билась тяжесть, на минуту закрыл глаза — утишить гнев. Взял связку, письма согревали руки. Лоб Нетупского, который надел очки, морщился сочувствием и сожалением. Теперь ненужные письма, с их помощью не сынтригуешь, а для Косырева запретные, Нетупский, приподняв над столом прямые ладони, ждал. Откуда и зачем такая бережность, сочувствие?

— Вы читали, — спросил Косырев, — это?

— Что вы, что вы! — Нетупский поднял ладони повыше. — Только имя на верхнем конверте. Не знаю и от кого.

Знает.

— Кто выкрал?

— Она, кто же. Мария-Луиза. Вчера с ужасом наткнулся в сейфе. Она, конечно, и анонимку отстукала. Воспользовалась моей болезнью и — на свободе. Она, Мария-Луиза.

Нетупский повторил институтское прозвище своей секретарши со сладострастием самобичевания. Перед спрятанным бешенством Косырева сдернул очки. В глазах его, как в янтаре, сверкнули острые трещины, он опустил их. Дохнул и протер замшей одно и другое стекло. Давал время переварить; его сдержанности, как и всегда, можно было позавидовать. Опасный человек. Черт бы их вместе с Марией-Луизой побрал, разберись поди. Нетупский надел очки.

— Что собираетесь предпринять, Олег Викторович?

— В каком смысле?

— Ну, — как вы ее назвали, — с Марией-Луизой?

Ведь она нужна тебе, думал Косырев, и очень. Между ресничками Нетупский остро вгляделся и, отсекая, взмахнул короткопалой рукой.

— Гнать, конечно. Был введен в заблуждение исполнительностью. Ведь мы не будем копаться? Тогда беру на себя — уйдет миром.

Обозлила и его — бросила тень. Косырев опустил связку писем на колени, последний об этом вопрос:

— Но, Олег Викторович... Вам первому показали тот документ. А вы мне почему-то ни слова.

Нетупский вжал камешек подбородка в шею. Полные щеки надулись, покачал головой.

— А как поступили бы вы? Если вам — доверительно, по секрету? Повторяю: сразу и решительно отверг содержание. Наотрез.

Это он верно, это правда. Но с какой интонацией отвергал-то? Имеет значение. Нетупский выждал. Осторожно, чуть раньше чем надо спросил:

— Могу ли считать, что с этим покончено?

— Да,— сказал Косырев почти твердо.

Нетупский обрадовался так неприметно, что если бы не постоянное внимание Косырева, то и не заметить. Губы и полные щеки чуть дрогнули, выдохнул воздух. Защелкнул портфель.

Вот и все. Но Косырев не успел подняться, как Нетупскнй снова заговорил, несколько другим тоном, потверже:

— В таком случае и у меня есть претензии. Исходя из ложной версии, — вы ведь подозревали, — вы стали подыскивать мне место. Не объяснившись, ничего не сказав. Разве так поступают?

Версия родилась позднее, но, г-м-м, подумал Косырев, ай-я-яй, Евгений Порфирьевич. Или Нетупский косвенно догадался?

— Теперь исключаю, — сказал Косырев. — Полностью.