Перед жарким летом

После краткого разбора сделал наставление лечащей группе. Попросил с особой тщательностью проследить, как и с какой скоростью восстановятся нормальные функции, поэтапно засечь время. Подчеркнул, что отныне особенно важно фиксировать связь состояния больных с их переживаниями — на возможно более высоком уровне точности, — и просил немедленно докладывать соображения о систематике и описании переживаний. Произвело впечатление. Все были радостно взвинчены исходом, а теперь еще и новость. Остальное узнают во вторник.

Анна Исаевна сидела, подперевшись кулачком. Думала, глядя в пол, носки туфель были расставлены, как у балерины. Жалкая она какая-то, Нюрка-Нюрочка. И все-таки изящна и по-своему хороша. Уходя, услышал, как начался бурный разговор.

В коридоре нагнал Саранцев. Темные раскосые глаза расширились, oн теребил бородку.

— Я потрясен, Анатолий Калинникович. Ваше искусство...

— Сегодня выигрыш, а завтра проигрыш.

— Да-да, я тоже об этом. Что, если подключать новый рентген? Защиту операционных бригад обдумаем. И демонстрировать проникновение с помощью ЭВМ, во всех трех измерениях? Схематически, с цифровыми данными. Взгляд на экран — точнейшая коррекция!

— Гм. Оч-чень интересно.

— И в случаях опасных вторжений возможна сигнализация.

— Оч-чень, оч-чень.

— Но... Анатолий Калинникович. Я...

Косырев скрыл усмешку,

— Нужен новый компьютер? Знаю. Но кто же нам даст его?

— Жаль, — нахмурился Саранцев.

— Д-да... — помедлил Косырев и вскинул глаза. — Впрочем. Если наши идеи получат поддержку, шансы усилятся. Он ведь, компьютер-то новый, всем нам вот так, — он провел рукою по горлу, — вот так он нам нужен. Пойдемте.

2

У круглой аудитории толпились ординаторы — с книжками, с конспектами в руках. Сдавали минимум по философии, теперь уже не Бодрову. Кто-то кого-то наставлял, что технократы Запада, страшась социальной стихии в век разрыва и катастроф, пасуют перед политиками. Приоткрыл соседнюю дверь; в приемной, накручивая завиток на палец и уютно поджав ноги, Алина дочитывала детектив. День неприсутственный, но, уверенная, что он на операции, отрабатывает за вчерашнее бегство. Кабинет Нетупского был, конечно, закрыт. Они с Саранцевым быстро шли по коридору, и встречные, врачи и остальные, здоровались сегодня по-особенному, как бывает в день большой операции, — кто улыбкой, кто взмахом руки, кто провожая поощрительным взглядом. Косырев почувствовал себя среди людей, в своем коллективе, единым с ним. И что-то еще пробивалось, тыркалось неуклонной силой давления, первым жестким листочком через окаменевший слой.

Распахнул, пропуская Саранцева, дверь, и тот вежливо задержался. Но прошел. Огромный зал барокамеры был шумен и полон людей — и строителей, и технарей в синих халатах. Занятые своим делом, далеко не все расступались перед Косыревым и Саранцевым. Все переоборудовано, стены покрыты светлой плиткой и жестко заэкранированы. Еще стояли леса, их снимут и — тщательная, самая тщательнейшая дезинфекция, стерилизация.

Барокамера притягивала взгляд и своим знаемым совершенством, и таинственностью, неопробованностью. Сверху невесомо парил мостик для наблюдателей. Колпак почти идеально прозрачен, прозрачней родниковой воды, и вроде бы жаль, что его схватит панцирь металла. Переплетения телевизионного оборудования напоминали планетарий. Сюда, может, примонтируем и рентген, под контролем Саранцева. Ишь как загляделся.

Шмелев, в халате и резиновых перчатках, один копошился внутри. Скорченная поза: плечо выше другого, голова в свалившихся волосах набок, лоб сморщен. Заметил их, поднялся, взмахнул приветственно перчаткой. Но показал один палец, и Косырев развел перед Саранцевым руками — значит, нельзя.

Вошел в предкамеру. Закрыл тяжелую дверь, которая потянулась воздушным шариком за детской рукой, но легла в пазы плотно, мертво. Легкий звон металла обласкал ухо. Включил газовые и ионные стерилизаторы, подождал пяток минут. Озонированный чистый воздух гнал из легких всякую дрянь и, казалось, пахнул цветами. Открыл вторую дверь, послышалось почти неприметное гудение. Шмелев бросил отвертку.

— Ну, какие тут дела? — спросил Косырев.

— Все, в общем, готово. Стерилизация идет по третьему кругу. Беру пробы, никого не пускаю. В этом смысле все в порядке. Но...— Шмелев качнул головой, прицокнул языком, — не нравится мне этот фон. Слышите? Где-то что-то, никак не поймаю.

Жужжание не вызывало восторга и у Косырева, он поморщился.

— А герметизация?

— Смотрите сами...

Шмелев отвечал на вопросы, но взгляд его требовал объяснений — о Лёне. Косырев смолчал, включил прибор. Стрелка застыла на нуле.

— Давление, давление.

Шмелев не слышал, думал. Откинул рукою волосы, будто в чем-то убедился. Неторопливо запустил насос, и стрелка другого прибора принялась отсчитывать миллибары.

— Давай обратно.

Она поползла обратно. Постепенное вживание оперирующих и больного было обеспечено.