Передать словами

— Наверняка есть, только он их не знает. Мы не живем семьями и не знаем отцов. Знаем только матерей, которые присматривают за нами и кормят, пока не научимся жить и добывать себе еду самостоятельно. И я тоже. Не знаю, кто из жителей деревни — мой отец. Может, даже он, — она кивнула в сторону моря, где уже не было видно ни старика, ни женщин, которые его сопровождали, — А у тебя есть семья?

— Своей нет. Только родители.

— И своих родителей ты знаешь? И мать, и отца?

— Да, конечно. Они меня вырастили, воспитали, дали образование. Но сейчас мы почти не общаемся. Поздравляем друг друга с праздниками, пару раз в год я приезжаю к ним в гости. Они живут в другом городе.

— Ну, почти как у нас. Только с матерями, без отцов. Иногда наведываемся к ним, если есть желание. И с праздниками мы не поздравляем. У нас нет праздников. Каждый день — праздник. Наша жизнь гораздо лучше вашей. Я знаю это, потому что много читаю и хожу смотреть все фильмы, которые лазутчики привозят из города, у нас есть проектор. Судя по тому, что я видела, у нас гораздо лучше. Так и что ты решил? Останешься с нами? Здесь хорошо. Тем более, никто тебя в городе не ждет. Или попытаешься сбежать? Поверь мне, никому не удавалось, не вздумай даже пробовать.

— Похоже, выбора нет, останусь здесь. Умирать я точно не собираюсь. Но почему они пытались бежать? Я про тех, кто попадал сюда до меня. Для них жизнь здесь была настолько невыносимой?

— Да нет. Жизнь у нас чудесная. Я не знаю, почему. Нет ответа. Это — глупость, которую я не могу объяснить.

— Чудесная жизнь? Вы же убиваете стариков.

— Или спасаем от мучительной смерти. Разве у вас нет государств, которые узаконили эвтаназию?

— Есть. Но вопрос эвтаназии остается спорным. Даже там, где это допускают, до последнего пытаются помочь, спасти. Одного желания недостаточно. Только если боль не снимается лекарствами, и болезнь неизлечима. К тому же, эвтаназия — это желание самого умирающего. Здесь другое, этому старику попросту не оставили выбора.

— Не вижу разницы. Ему могло не хватить мужества попросить прекратить свои мучения. Многие так делают: ждут, когда решение будет принято за них. Когда придут и скажут: пора. Так что мы вынуждены вмешиваться. Когда боль или слабость не снимается лекарствами, мы помогаем легко уйти из жизни. От старости нет лекарства. Так что мы проявляем милосердие к старикам или сильно раненным, за которыми никто не захотел ухаживать, не позволяя им лежать беспомощными в хижине и мучительно умирать в одиночестве. Это разве не милосердие?

— А как часто кто-то из жителей поселения вызывается ухаживать за умирающими?

Лиана подумала.

— Я такого не помню. Но всё равно, прежде чем отвести умирающего к акулам, всегда спрашивают: может, кто-нибудь возьмет на себя эту ношу и продлит эту жизнь? Если найдется желающий, умирающего передадут ему.

Мы помолчали.

— А тебя будут искать? — спросила Лиана.

— Вряд ли. Родители раньше, чем через полгода-год, не хватятся. Редакция будет спокойна, если получит статью. А девушка привыкла к моим исчезновениям, и тоже вряд ли забьет тревогу. Через месяц-другой разозлится или погрустит немного, и живо найдет себе другого мужчину. Который на ней женится и будет каждый вечер приходить домой. Который будет вести себя предсказуемо, надежно и безукоризненно, как она любит.

— А ты на ней жениться не хотел?

— Я не думал об этом. Мне казалось, время еще есть.

Казалось, время есть. Я снова загрустил и посмотрел на волны.

— Бедненький, ты так одинок, — сказала мне Лиана и потянула за веревочку у своей шеи, стягивающую платье.

Платье мягко сползло к бедрам. Я без интереса взглянул на ее обнаженное тело. Поднявшаяся луна серебрила кожу Лианы. Тело у нее было красиво, как и она сама, но меня это сейчас не волновало. Я не испытывал к ней влечения, скорее, любовался, как любовался бы произведением искусства.

— Ты очень красива, правда, но мне что-то не хочется, — проговорил я.

— Мне будет жаль, если тебя убьют, — ответила она, — расслабься, насладись. Не упускай шанс получить удовольствие, жизнь коротка.

Жизнь коротка. Лиана, должно быть, где — то вычитала или подсмотрела в каком-то фильме эту шаблонную, расхожую фразу. Я не мог бы сказать, какие слова из тех, что говорила Лиана, от ее мыслей, а какие услышаны от поселенцев или перехвачены из тех журналов, газет и фильмов, что приносили им лазутчики из города. Из уст Лианы привычные фразы звучали как-то жутковато. Трудно было сказать, понимает ли она их смысл или просто бездумно повторяет то, что где-то услышала и запомнила. Речь Лианы была правильной, но невыразительной и неубедительной, а тон — слишком ровным. Я не чувствовал в ней искренности. Только пустоту и безразличие, едва прикрытые поверхностными рассуждениями.

Лиана медленно провела рукой по моему плечу, сунув руку под рукав футболки. Движением плеча я сбросил ее руку и поднялся. Решил прогуляться по берегу. Лиана за мной не пошла. Оглянувшись, я увидел, что она снова надела платье, изящно поднялась и направилась к танцующим.