Передышка

ноготь и злится на весь свет, Сьерра уже два дня не приходит на работу. В конце

концов остались Мендес и Авельянеда. Без четверти восемь Мендес подошел ко мне

с таинственным видом и спросил, до какого часа придется нам сидеть. Я сказал, что

по меньшей мере до девяти. Тогда еще более таинственно, всячески стараясь, чтобы

не слышала Авельянеда, Мендес сообщил, что в девять у него свидание, а до этого

надо успеть домой, выкупаться, побриться, переодеться и т. п. Я согласился не сразу,

немного его помучил. Спросил: «А хороша?»— «Просто мечта, шеф». Они прекрасно

знают, чем можно меня подкупить — только искренностью. Ну и стараются.

Разумеется, я его отпустил.

Авельянеда, бедняжечка. Остались мы с ней одни в огромном помещении, и

так она разнервничалась — еще больше, чем обычно. Протягивает мне листок со

сведениями о реализации, а у самой рука дрожит. Я спросил напрямик: «Разве я

такой страшный? Не надо меня бояться, Авельянеда». Она засмеялась, стала

работать спокойнее. Очень трудно мне найти с ней правильный тон. То я держусь

чрезмерно официально, то слишком уж запросто. Поглядывая искоса, я хорошенько

ее рассмотрел. Девушка хорошая, сразу видно. Лицо открытое, черты четкие. Когда в

работе встречается какая-то трудность, она ерошит себе волосы, сидит потом

растрепанная, это ей очень идет. Только в десять минут десятого отыскали мы

наконец ошибку. Я предложил проводить ее до дому. «Не надо, сеньор Сантоме, что

вы». Дошли вместе до Площади, говорили о работе. Выпить со мной кофе она тоже

отказалась. Я спросил, где она живет и с кем. С отцом и с матерью. А жених есть?

Вне конторы я, по-видимому, внушал ей меньше страха — ответила спокойно, что

да, есть. «Скоро ли будем праздновать свадьбу?» — спросил я, как принято в

подобных случаях. «О, мы еще только год, как помолвлены». По-моему, разговор о

женихе придал ей смелости, а мой интерес она истолковала как проявление

отеческой заботы. Набралась храбрости и тоже спросила, женат ли я, есть ли дети и

гак далее. Услышав, что я вдовец, сделалась страшно серьезной и, судя по всему,

заколебалась, не зная, как поступить — повернуть ли круто разговор или с

опозданием на двадцать лет выразить сочувствие моему горю. Здравый смысл,

однако, восторжествовал, и она принялась рассказывать о своем женихе.

25

Впрочем, я успел узнать только, что он работает в Муниципалитете, так как в эту

минуту подошел ее троллейбус. Она пожала мне руку, сказала все что положено...

Вот досада-то!

Пятница, 5 апреля

Письмо от Анибаля. Соскучился в Сан-Пабло и в конце месяца возвращается.

Хорошая новость. Друзей у меня мало, Анибаль — самый близкий. Во всяком

случае, это единственный человек, с которым я могу разговаривать обо всем, не

боясь показаться смешным. Интересно было бы разобраться, на чем, собственно,

строится наша дружба. Он католик, я неверующий. Он любит волочиться, я обхожусь

лишь необходимым. Он человек активный, энергичный, творческая натура, я —

нерешительный, боюсь перемен. А дело вот в чем: частенько Анибаль меня

подталкивает, когда надо сделать решительный шаг, а иногда, наоборот, я своими

сомнениями удерживаю его. Когда умерла моя мать — в августе исполнится

пятнадцать лет со дня ее смерти, — я совсем было раскис. Только одно меня

поддерживало — злость, бешеная злость на бога, на родственников, на всех. Как

вспомню тянувшееся бесконечно велорио1, прямо тошнит. Посетители делились на

две категории: одни начинали плакать от самых дверей и потом сжимали меня в

объятиях; другие же явились просто выполнить долг, как оно полагается — сделав

скорбную физиономию, подходили, жали руку и через десять минут уже

рассказывали непристойные анекдоты. И тут появился Анибаль. Подошел ко мне и,

даже не протягивая руки, начал со мной разговаривать: обо мне, о себе, о своей

семье и о моей матери тоже. Его естественность по-настоящему утешила меня, на

душе сразу стало легче. Анибаль, на мой взгляд, сумел лучше всех выразить

уважение и к памяти моей матери, и ко мне, и к моей сыновней любви. Пустяк как

будто бы, самый обыкновенный поступок, я сам отлично это понимаю, но только,

когда человеку больно, он особенно остро воспринимает такие вещи.

Суббота, 6 апреля

Нелепый сон. Я иду в пижаме через парк Де-лос-Альядос и вдруг на дорожке

перед роскошным двухэтажным особняком вижу Авельянеду. Я сразу, без колебаний

подхожу к ней. Она в простом платье, надетом прямо на тело, без всяких украшений

1 Ночное бдение у тела покойного.

26

и без пояса. Сидит на кухонной скамеечке под эвкалиптом и чистит картошку. Тут я

замечаю, что наступила ночь, и говорю: «Как чудесно пахнет полем». Слова эти

сразу решают все — она отдается мне без малейшего сопротивления.

Сегодня утром Авельянеда пришла на работу в простом платье без украшений

и без пояса, я не удержался и сказал: «Как чудесно пахнет полем». Она

перепугалась страшно, подумала, видно, что я с ума сошел или пьян. Я принялся

было объяснять, что говорил сам с собой, и окончательно испортил дело. Она не

поверила и в полдень, уходя обедать, все еще поглядывала на меня с некоторой