Перегной

Толян энергично замахал руками показывая что именно надо грузить. Мужики мялись в нерешительности.

— Не надо ничего никуда грузить, — распорядился я, — тащите все в балок. Это наше все, мы за это расплатились.

Глаза у Толяна округлились, вылезли из—под век, и вращались вправо влево с четким ритмом шарящего по периметру прожектора. Он соображал. Потом вдруг, поняв  в чем дело,  налетел на меня, затолкался и завизжал: Ну—ко, ну—ко, ты кто такое есть вообще?

— А ты не нукай, ты вынь да постукай, — вмешался в разговор дядя Коля—Щетина — Витька, он нами уполномоченный.

— Чего? Кто? Какой уполномоченный?

— Участковый. — Сказал я.

— Чего?

— Участковый уполномоченный. Шутка. Зови меня просто — господин вице—президент по коммерции. Короче,  отойдем в сторонку.

Мы отошли за балок и я объяснил Толяну, что та медь, которая у него в кузове, это плата за то барахло, что он привез. Плата очень большая.  И сегодня последний раз, когда мы платим так много. Чисто из уважения к Толяну. В следующий раз за тот же товар будет на мешок меньше. И этого хватит с гаком чтобы покрыть его транспортные издержки, затраченное время, поиски сбыта и прочую лабуду. Что касается остальной меди — он может ее получить хоть сейчас, ежели представит пред наши светлые очи бочку дизельного топлива. Бобышки он тоже может забрать, либо заплатив за них деньги, либо расплатившись еще двумя бочками солярки.

И начался торг. Точнее безобразный скандал. Толян молил и угрожал, просил не губить его самого, его семью и малых деток, заклинал во имя мира на земле и клялся мамою и всеми святыми.

Я был неумолим и тверд. Толян был надоедлив и жалок. Наконец он вывел меня из себя, я сгреб его за грудки, поддал коленом в чвякнувшее пузо и отшвырнул на стенку балка.

— Теперь слушаю сюда, слушай внимательно гад — буду говорить я.  Ты, сука, барыга и паразит, ты годами обираешь здешних людей, держишь их в положении скотов, заставляешь работать на себя, и кидаешь им подачки и объедки. Ты столько времени издевался над ними, припухал от собственной важности, а теперь, когда тебя чуть прижали засучил, как перевернутый таракан, лапками. Но это все ерунда, все вы, барыги такие. Ты живучий и  этот пустячок, уверен, переживешь.

Но только не клянись здоровьем своей мамы, Толик.   Не гони ты, прошу,  мне про мать—старушку и деток малых, не дави ты, умоляю,  на гнилуху. Я свою маму сколько времени не видел,  она наверное  с ума сошла, за меня переживая, и то молчу. Молюсь за нее, но молчу. А не видел я её и из—за тебя, заметь, в том числе. Я не фраер и не судья —  твои жалобы выслушивать. Я тебе приговор вынес. Ты, Толик, ноль! Ты ноль без палочки. Ты думал застращать тут всех, думал всех подчинить, ты думал что самый хитрожопый? Не мне тебе объяснять, что по мере возрастания сложности жопы оттачиваются лопасти винта, Анатолий. Учи матчасть. Ты себя вообразил торговым богом Меркурием — повелителем и покровителем здешних мест, ты думал всех купить и всех продать и вышел тебе толстый хер по всей морде. Потому что я вообразил себя Робином Гудом, ты понял, Толик. И ты проиграл мне в тот самый миг, когда привез меня сюда и бросил помирать на руках у Федоса. Ты меня использовал, гнида. Думал, что я тебе груз перетаскаю и сдохну. А я выжил.

Тогда ты решил сгноить меня здесь, в этой деревушке.  Еще одна единица тяглового скота на добыче меди — чем плохо.  Так ты подумал, и, под любыми предлогами отказывался меня отсюда увозить.

Но ты не угадал, Толик. Я не скот. Я человек.  И, когда я тебя опиздюлил, ты решил уничтожить меня чужими руками. Ты вообще любишь припухать, и делать все чужими руками. И, если бы ты меня отсюда увез еще летом, так бы все дальше и шло. Но твое жлобство  не позволило сделать что—то бесплатно. И ты пролетел, как фанера над Парижем.

В горле у меня пересохло, я собрал под нёбом остатки тягучей слюны, схаркнул и продолжил.

— И тогда ты решил, что уберешь меня и заодно купишь любовь,  походя лишив людей насущного. Ты решил, что тем самым купишь их расположение. А лишив Софью возможности учительствовать вынудишь ее  приползти к тебе на коленях.  Так?!

Ты решил, что ты всесильный? Нет, это не ты. Я всесильный, Толик, я! Потому что я не боюсь тебя, потому, что я готов  сражаться за свою жизнь и за свою любовь. Я готов задушить тебя голыми руками, я готов тебя загрызть, можешь проверить, коль жизнь недорога. И тебе против меня не сдюжить. Ты слаб, Анатоль. Слаб духом. И союзников у тебя нет. Точнее есть — невежество, глупость, страх. Но я их не боюсь.

Я не хочу тебя переучивать, зачем? Я буду  использовать тебя до тех пор, пока мне это выгодно. Ты не боись — солдат ребенка не обидит. Будут  у тебя барыши, будут  у тебя прибыли, как без этого. Но все теперь будет гораздо честнее.