Перегной

— Ступай давай, я тебя здесь обожду, пока кой чего пороблю — поторопил меня Миша.

Идти  к Федосу мне совсем не хотелось. Вот ведь паскуда, а? А и не пойду — решил я. Обождет денек—другой.

— Слышь, Могила, а чего это Федос через тебя мне просьбу передал? Ты ведь вроде как «анчихрист» для него. Пьешь, куришь, с его компанией не водишься, одним словом не ровня.  Или потому что ты и нас сторонишься. Ты посредник, что ли, Миша. Медиум. С чего такая честь?

— А с того, Витенька, — просто ответил Мишка, — что перед могилой, перед ней все равны  — и простецки улыбнулся.

У меня вертелась в голове одна мысль.

— Как думаешь, Миша, Толян, он имеет на Федоса влияние?

— А чего мне думать, — грустно усмехнулся Могила, — на поминках не думать надо, а скорбеть.

— Это ты мне в упрек что ли? Зря. Сам ведь меня с похорон на разговор к Федосу и отправил.

— И это верно, — вздохнул Миша, — и скорбеть надо, и  жить тоже. И помирать,  и род продолжать. Все нужно. — Миша многозначительно глянул.  — Диалектика, мать её. Чего зенки пучишь? Не думал, что я слова такие знаю?

— Да, не ожидал…

— Ну и ладно. Много будешь знать, особенно о людях, особенно о тех кто рядом, состаришься раньше срока, совсем как я, — Могила опять грустно улыбнулся, — а таким тяжело смерти  дожидаться, ох и тяжело.

Я подумал о том, что я в сущности, ничего не знаю, об окружающих меня людях. Полоскай и Щетина — они точно местные, Толян — местный, но уехавший. А все остальные, Могила,  Изынты, Трубка — такие же, как и я, бичи, сорняки неизвестно каким  ветром  занесенные, и пустившие здесь корни. А, значит, скорее всего уже «попользованные» Федосом.

— Это ты к чему, я не понял что—то? — Зашел я в тыл Могиле.

— Агафья—от, говорю, царствие ей небесное, хорошую, говорю, жизнь прожила — что ей надо знала, чего не надо — не ведала. — Миша явно съезжал с темы. —   Хлебанула, конечно, через край, это как водится, и горюшка, но и доли бабьей, доли сладкой тоже сполна отпила. Отжила свой век, можно сказать, в миру с собой, без мятежа душевного. А тем, говорю, у кого душа раньше срока стареет, тяжело жить на свете. Душа к краю подошла, а у кого и за край заглянула, а тело жизни просит. Душа туда просится, а тело тут, как гвоздем прихвачено. Прямо как к кресту. И оттого маетно.

— И ты видел, что там за краем?

— Может и видел?

— И каково там?

Могила долго молчал, мусолил губами стебелек, смотрел перед собой незряче, как смотрят прижав глаза вплотную к мутному бутылочному стеклу и когда я, утомившись ждать, уже начал отвлекаться,  вдруг сказал.

–  Там так же все, как здесь, только если безрадостно, то уж совсем без просвета,  а если уж веселье — то до исступления полного, и остановиться нет сил. И если сил нету — то и никогда, никогда уже, не будет. А уж если силы есть, то безмерные и навсегда. Совсем, совсем навсегда. А нафига тебе силы, если они навсегда? Без конца, а значит и без смысла?  Вот что там за краем.

Могила помолчал еще, я все ждал, что он еще что—нибудь добавит, но он только сказал: Вот, как смог, значит, описал. Более не могу, извини.

— Что же, и рая и ада там тоже нету?

— Нет. — Просто ответил Могила. — Они здесь. И рай и ад.

— Здесь, на земле?

— Почему на земле, вот здесь. — Могила прижал кулак к сердцу. — И оттого что ты выберешь, будет  зависеть твоя жизнь. Самому решить надо — где ты живешь. В аду или в раю. Кругом тебя тьма и чернота. Злоба и зависть, а ты подберись, толкайся, пихайся, а душу не пачкай. И проживешь в раю. А бывает — ты на злате обедаешь, розовой водой умываешься, благоухаешь ароматами, а из твоей души вонь и смрад источается. Всех ты ненавидишь, всё тебе не по нраву. Вот это и есть ад. Ад самый страшенный.

Миша говорил интересно и свежо. Говорил он понятно, но понятность эта не уяснялась. Слишком она была проста, эта понятность, слишком свободна от условностей. И от этого не принималась до конца сердцем.

— Да ну, ерунда какая—то, ты уж Миша меня извини. Если там ни ада ни рая —  зачем же душе туда стремится? Зачем, если там все без оттенков — белое, белее белого, черное чернее черного и конца и края этому нет.

— В том—то вся и загадка, паря. В том—то все и дело. Может быть потому, что чистый рай и чистый ад для души — это крайности. По жизни то и того и другого намешано так, что не разберешь чего больше, чего меньше. Душа кривится и загибается. Ну и где ей разогнуться, кроме как не в вечности. А может еще что. Не объяснит тебе никто. Ни косноязычный Могила—Мишка, бывший интеллигентный человек, БИЧ, попросту, ни красноречивый профессор философии. Никто. Только уйдя туда насовсем, без компромиссов, без подглядываний в щелку можно узнать ответ.