Перегной

Еще, на беду, вывалился сзади, из—за пояса топор. Я обернулся, на секунду, его поднять.  С двух сторон, располосованные заревом пожара на продольные лоскуты, приближались ко мне два бородача.

— Вы чего.

— Дак, это, — замялся один, — пособлять.

— Ну хватай вон топор с ведром, и беги к балку. А ты помоги мне багор отодрать.

— Ага. Счас. Дай—ка топор—от, я им ковырну.

Я отдал топор  и меня тотчас скрутили, заломив руки. А скрутив, тут же тюкнули обухом по голове. Обмякая и улетая в красно—черный, расслабляющий водоворот, я еще увидел перед собой злобно ухмылявшегося Федоса. Он то ли крестил меня, то ли показывал кукиш. Потом все померкло.

Очнулся я быстро. Подействовали  пинок в бок и вылитое на меня ведро воды.

Меня подняли на ноги, как только я открыл глаза — подхватили под мышки, и резко, рывком поставили на землю. И я тотчас же вернулся в реальность. Пожар в балке, бегающие вокруг него люди, молящийся на взгорке Федос сотоварищи, пожарный щит — все это было только что, сейчас, здесь. Все это никуда не делось. И я дернул головой, до хруста позвонков выламывая шею, чтобы увидеть, что там позади меня, под горой, на озере. Но ничего не увидел. Голова взорвалась болью и встала на место. Передо мной был все тот же ухмыляющийся в бороду Федос, возле него рыжий хозяин павшей коровы, а мне выворачивали руки два бородатых молодца. На крыльце билась Софья. Вокруг неё суетились Панкратиха и серая утешальница. Они, как я понял, привязывали ее к столбу. Софья не кричала — видимо рот ей уже заткнули или завязали.

— Её то за что? — спросил я у Федоса.

— А как жа? Ибо сказано — хватит попускать жене Иезавели, называющей себя пророчицей, учить и в заблуждение вводить рабов моих…

При этих словах Федосовы спутники закрестились.

— Она не пророчица, она учительница. За что её?

Федос не ответил.

— Что с людьми на озере. Где Изынты, Полоскай, Колян—Щетина.

— А нам то што за дело. У хозяина у свово спроси, у люциферия, у антихриста, что с имя тама, со слугами его, прихвостнями Николашкиными, тобою опоенными и во обман введенными хитростию твоею диаволовой. А нам Господь указал ненавидеть Николаитов.

— Все живы, — ободряюще раздался вдруг  Толянов голос, и добавил с сомнением — вроде бы.

— И ты здесь, хлебало протокольное?

— Не сквернословь, не кощунствуй — тут же взвился Федос. В это время подошли, отпыхиваясь, Панкратиха и утешальница.

— Ух и бесовая. Ух и злющщая. Искусала—от, глико, батюшка, исцарапала — протянула руки Панкратиха. Софья в это время отчаянно крутилась вокруг столба и сучила ногами.

— Софью развяжите. — Еще раз потребовал я.

Никто не шелохнулся. Я подергался вправо—влево. Бесполезно.

— Тебя, можа, Витенька, опять обушком по голове тюкнуть, чтобы ты успокоился и слушать начал?

— Да я послушаю, отчего не послушать — только ты ж ничего не говоришь, борода твоя моховая. Сдается мне, я все слова твои наперед знаю.

— Это как жа?

— А вот так. Дурак догадается.

— Вот!  — Федос торжествующе вздел вверх палец. — Пути господни неисповедимы, якоже и промысел его и никто наперед своей судьбы  знать не может, не токмо чужих мыслей, а ты знаешь. Что это, если не дьяволово наущение? Рыжий, Панкратиха и утешальница затрясли согласно головой, закрестились. Толян, чуть в стороне, тоже крестился, но не так ловко и истово. За компанию.

— И потому, — продолжал Федос, — достоин ты быть предан суду нашему, суду правому, суду святому. Яко явление антихристово во святое место.

Публика согласно закивала.

— Ну вот, об этом я и догадывался, дядя Федос. У тебя ж одна недолга — антихрист, антихрист. А был бы ты обучен в школе, как нормальные люди, полемический твой язык, дядя Федос, был бы намного богаче. А так с тобой даже спорить неинтересно. Мне интересно, что с людьми на  озере. Ибо там люди, а здесь цирк—шапито. И вообще, я замерз. Развяжи, не убегу. Куда бежать то?  На улице не май месяц все—таки. И Софью развяжите. Она то уж точно ни в чем не виновата. Ну, отпусти, бородатый — дернул я одной рукой. Тот, как бы сомневаясь, ослабил хватку, но Федос зыркнул так, что ладонь его сомкнулась на моем плече подобно клещам. У меня даже на секунду перестала болеть голова — вся боль ушла в плечо.

— Иш чо!  Нет уж, тута, тута над тобою и приспешницей твоею суд учиним.

— Ты, значит, святая инквизиция, да Федос? А можно мне индульгенцию у тебя купить?

— Это што за штука такая?

— А в средние века продавалась. Бумага была такая, за священной подписью. По ней грехи отпускались. Не хочешь на костре гореть, купил и свободен. Ты мне помниться, нечто подобное обещал, мол детей в школу снова пущу, только от Толяна отступись.

Федос еще не успел ничего возразить в ответ, как подскочивший Толян врезал мне по зубам. Хорошо так врезал, с оттягом, всласть. Я сплюнул кровь. На крыльце опять засучала ногами, протестуя, притихшая было Софья.

— Что, правда матка—глаза колет. Барышей не досчитался, на пару с Федосом, да Толян?

И я еще раз получил по морде. На этот раз с левой.