Перегной

Оно уже вваливалось на площадь. Впереди шли барабанщицы—мажоретки, высоко взбрыкивая полными ляжками в коротких белых шортах. На барабанщицах явно сэкономили, предпочтя не нанимать вышколенных девок из модельных агентств, а  насобирав по сусекам разноростную шушеру. Ну они и шли соответственно, постоянно сбивая шаг, отчего их многорядная колонна семенила ногами в ботфортах до колена и это заплетание ног было похоже на движение какой—то подгулявшей многоножки. По барабанам, как я заметил, они стучали чисто номинально, а шедший за ними духовой оркестр во все щеки выдувал звуки, да вторил ему, отбивая ритм огромный полковой барабан. Два литаврщика перед оркестром от души лупили по тарелкам не отрывая глаз от двух аппетитных, жопастых барабанщиц, что плелись перед ними и смешно спотыкались.

За оркестром следовал строй жеманных, карикатурных педерастов, впрочем жидкий и немногочисленный. В нем преобладала военная—голубая тематика, та, в которой любят изображать гомиков  глянцевые издания. Раскрашенные до омерзения хари, поверх них фуражки с высокой тульей. Присутствовали также френчи, аксельбанты, портупеи. Все это даже с крыши выглядело бутафорски и неправдоподобно. Фуражки и френчи были разномастными, наспех перекрашенными в черный цвет, ремни и портупеи у всех были разными, в спешке наскребенными по сусекам. Ниже талии все вообще  были кто—во что горазд. Это стадо  двигалось за оркестром хоть и соблюдением какого—никакого построения, но неуверенно. Было видно что участники не в своей тарелке, они пугливо озирались, щерились раскрашенными пастями и изредка робко подбрасывали вверх конфетти.

 Далее ехало нечто, издалека показавшееся мне просто огромной кучей дерьма. За ним уже просто текла разноцветная толпа с шарами, какими—то картонными вертушками и плакатами на тему свободной любви.  Она состояла из педерастов, им сочувствующих, и простых зевак. Глаз еще изредка выцеплял в ней какого—нибудь экзота со страусовыми перьями в дряблой жопе, но в основном, если бы не тематика агиток, толпу можно было принять за обычный митинг.

Самое же интересное было в казавшемся издали говноподобным сооружении на колесах. Еще когда только шествие вползало в площадь, когда эта мерзкая и дешевая бутафория только начинала распространять из динамиков сладкоголосую вонь содомитских поп—идолов, мне показалось, что это кара небесная, господняя срань, ползет за педерастами вниз по бульвару. Будто бы кто—то сверху так прогневался глядя на  на эту полную дешевых понтов попытку влезть раздолбанным очком в калашный ряд, что нагадил на  это сверху и огромная масса дерьма ползет, настигая, грешников, накатывает на них и вот—вот потопит, погребет, стерёт их в порошок. Дополняло впечатление изредка взлетавшее конфетти. Оно медленно осыпалось вниз, как будто этот кто—то сверху подтер задницу бумажками и бросил их туда же, в ту же фекальную кучу. И, совершив гигиеническую процедуру, покинул в ярости это мразотное место.

По мере надвигания этого чуда—юда на площадь стали  видны его очертания, а вскоре можно было уже в подробностях разглядеть, что же оно из себя представляет.

Это была задрапированная площадка, вроде постамента или трибуны из досок, установленная на прицеп—широковоз. Тянувший её  тягач был обит фанерными декорациями и изукрашен цветами. Он двигался медленно, со скоростью человеческого шага.  По бокам от площадки вышагивали мускулистые парни. Они были с ног до головы выкрашены в бронзовый цвет, из одежды на них были только золотистого цвета набедренные повязки, да такие же сандалии. Качки несли на плечах серебристую, внушительных размеров цепь, со звеньями размером со среднюю дыню. Цепь судя по виду, с которым они её несли также была бутафорской, из пенопласта или папье—маше. Лица качков были сосредоточены и суровы.

На самой же площадке, у подножия коричневой конструкции, также по периметру, располагались девки, выряженные на манер баскетбольных группиз—чирлидерш — лохмотья из розовой мишуры от колен и до пят и розовые же топики. В руках у них были вееры—мочалки из той — же мишуры, которыми они раскачиваясь, махали во все стороны. Головы их венчали странные розовые конструкции, походившие издали на распущенные павлиньи хвосты, только остриженные на высоте в полметра. Лица их были вульгарно размалеваны, оклеены блестками, обляпаны какой—то позолотой. Девки дрыгали ногами, трясли мочалом, вертели жопами и имели  довольный вид ибо привлекали всеобщее внимание.