Перегной

Рыжий не отказался, припал благодарно к фляжке, как теленок к вымю. - Но-но, разошелся. Отцепись, говорю. На вас не напасешься. Теперь ты пей - ткнул он фляжкой в Федосову бороду. Тот брезгливо отвернулся. - Понимаю, религия не позволяет. А нам чё, мы люди вольные. Он оттер горлышко рукавом, глянул на рыжего - ишь, наслюнил, гастелла, - замахнул от души до дна, все что было в фляжке, а потом подбросил ее в воздух и пальнул.

- Оп, не попал. Старею. Глаз уже нифига не ватерпас. Фляжка-то маленькая, вот и не попал. Может в чё другое попаду, а, селяне? Попаду удом в манду. Есть тут у вас к чьей жаркой груди прильнуть, товарищи. Что молчим?

Ладно, покуражились, пора и к делу переходить. Слышь, дед. - Обратился он к Щетине - Скока там говоришь кил кабелей-то. Триста? И еще бобышки? А взапрошлый раз? Стока же? А в "подвзапрошлый"? Скока-скока? И еще бобышки?

Виктор обвел взглядом толпу, задержал взгляд на побледневшем, сразу же постаревшим, осунувшемся Толяне.

- значит, говоришь, бобышки, значит говоришь триста кил взапрошлый раз - и остановил взгляд на мне.

- Вот, Марат, братан ты мой космический, кругом враги, кругом предательства, кругом измены. Никому веры нет. Самые закадычные кореша норовят объебать. Грустно. Надо во все стороны сразу башкой крутить. Да не просто так, а еще и мозгой шевелить на всю катушку.

- Вить, харе меня лечить, а? Я леченный. Ты сказал "А" скажи и "Б". Чего куражишься.

- Дак кто куражиться то, братан?

- Ну, руки тогда развяжи, чтоль.

- Ага, я тебе руки развяжу, а ты гастелле-рыжему последний глаз выдавишь, так, товарищи?

"Товарищи" одобрительно закивали.

- Во! Видишь. Общество, его не обманешь. Люди просто так говорить не будут. Я сюда приехал - вижу, недовольство тут тобой назрело, и теперь хочу разобраться, чтобы все как по совести.

- А ты кто - чтобы судить по совести, что ты за власть?

- Власть не власть, а живу всласть! Я народом избранный.

- Чего? Каким народом, Толяном? Или этим мракобесом, Федосом. Кем?

- Ну как кем, вот ими. - Виктор обвел на уровне лиц стволом обреза толпу. - Так, товарищи?

Ответом ему было молчание.

- Молчание - знак согласия. Вот так-то, Маратик. Потому мы сейчас и разберемся. А тебя, чтобы не смущал, пока изолируем, запрем, вон в баньке. А чтоб ты чего не учудил, - тут Виктор подошел ко мне, - извини, братан, мы тебе наркозик выпишем.

Почти одновременно боль от удара ребристой рукоятью обреза пронзила мои пах и висок, я даже не успел испугаться и понять, отчего мне больнее. Меня замутило и скрючило и вот в таком вот, скрюченном состоянии, трясущегося от боли меня запихнули, поддав еще напоследок под зад коленкой в черный зев закопченной баньки.

Я летел, запинаясь и сшибая шайки в ее нутро как в преисподнюю. Мне казалось, что силы небесные и сам Господь Бог покинули меня и впереди лишь отчаянье и тьма. Но одновременно с пинком что-то холодное ткнулось в мою ладонь. И тихий Полоскаев голос сказал, держись, Витька.

Только когда я затормозил башкой об обскобленный полок, я понял, что у меня в ладони зажат, до крови, осколок стекла.

Спасибо тебе Господи и слава тебе. Спасибо тебе Вовка Полоскин, не на сквозь ты гнилой человек. В гнилых людей не вселяет Господь волю свою и не посылает их на помощь обиженным. Спасибо тебе Господи за друга, и спасибо тебе друг, за посильную помощь.

Жив ли я? Жив! Значит еще побарахтаемся.

Выбравшись из пут я перво-наперво, стараясь не греметь впотьмах о раскиданный инвентарь, обследовал пути отхода. Их не было. Баня была сработана на совесть. Оставалось затаиться у входа с кочергой в руках и ждать. Авось не исполниться Федосова угроза и меня здесь не подожгут. Авось. Авось и спаси Господи - на что еще надеяться?

- Ну, не иначе ты, Витька, боговый. Любит он тебя. Варначье тебя не зарезало, кардинал не спалил, но общество тебя ни в какую не желает. Одно к одному - не место тебе здесь, брателла.

Дверь в баню была распахнута, от проема парило и в паре этом, как в котле кипящей серы стоял нерушимо Виктор. За ним угадывался народ. Молчаливый и обезличенный народ.

Ну вот и все. Право доброго попрано правом сильного и злого. От веку так. Так было, так есть, так будет. Остается или подчиниться, или, спев напоследок лебединую песню, хрястнуться со всего маху оземь.

- А если я не уйду, Витя, тогда чего?

- Не понял, братан. Как это не уйдешь?

- Да вот так, с места не сдвинусь.

- Ну, тогда поможем.

- И что, под белы рученьки меня до Штырина поведете?

- Ну зачем же до Штырина? До ближайшего угла.

- А там что?

- Думай сам, брателло.

- Неужели пальнешь?

- А ты что, проверить хочешь?

- Хочу.

- Не дуркуй, слышь, брателло. Ты жив, заметь, только благодаря моей протекции. Не я бы - тебя поутряни бы этот бабай запластал. Или кардинал бы спалил, в баньке. Шибко ты им обоим насолил. Да и мне, положа руку на сердце, ты не очень-то к месту, братан. Бизнесу ты моему помеха.