Перегной

Боль из ссадины на макушке тотчас вернула меня на место, в лежачее положение. Я не мог знать, что потолок в бане будет так низко, потому и шибанулся со всего маху, пытаясь усесться. Но это теперь было не важно. Я убедился, что я живой, и что тело меня слушается. Теперь боль меня не беспокоила. Она была со мной, но переполнявшая меня радость не оставляла ей место и выдавливала ее по капле, как раба.

- Где я? - Попробовал я просипеть в плотный чад бани. Получилось плохо. Слежалые мехи легких не растягивались во всю ширь, не желали наяривать во всю ивановскую, отказывались аккомпанировать на этом празднике возвращения к жизни. Ну это ничего. Это мы еще успеем. Тот кто находился со мной в бане уже ощупывал меня, пытаясь, видимо на ощупь определить последствия моего рывка и удара о притолоку.

Жесткие, шершавые, с неровным краем огрубелых ногтей пальцы поелозили по горлу, нащупали на нем ниточку пульса и отстранились. Послышался успокоенный вздох и неразличимый шепот. По губам моим еще провели ладонью, определяя видимо идет или нет, горлом кровь, и тотчас звуки послышались уже чуть поодаль. Где-то забулькало, будто кто-то набирал воду. Затем тишина бани взорвалась резким шипением и меня окутало облако горячего пара. По телу захлестали прутья веника, сначала сильно и редко, потом мелко и часто, затем опять сильно и редко и так, сменяясь в строго заданной последовательности, несколько раз. Я лежал, не шевелясь, под этими ударами и то заходился от холода в мелкой дрожи, то улетал куда-то в сладостной истоме.

* * *

Я живу здесь вторую неделю. Здесь - это в скиту. Именно так называли это место в Молебной. Именно отсюда присылались снадобья, когда я валялся в бреду в Федосовской бане, именно про это место мимоходом говорили жители. Именно про это место никто ничего не мог толком пояснить. Или не хотел.

Откуда я догадался, что это скит? Ниоткуда. Просто так решил. В этом месте висит в воздухе отчуждение. Оно соседствует здесь с отрешением и покоем. Такое может быть только в скиту, хотя раньше я в скиту никогда не был. В общем, я просто знаю - что я живу в скиту, я знаю, что это "тот самый" скит и мое знание истинно. Это я тоже знаю. Такое знание - самоцельное, само по себе, может быть только в скиту.

Только в скиту одновременно могут сосуществовать знание в ранге истины, отчуждение, отрешение и покой. Почему я в этом уверен? Просто уверен, ибо знаю. Это бесполезно постичь, встроить в какую-либо систему умозаключений, рассуждений, понятий. Это бесполезно прикинуть на какую-то сетку координат. Все будет не то. Это невозможно понять, пока не окажешься в таком месте.

Как попасть в такое место? Никак. В него нельзя стремиться, туда нельзя специально придти. В нем можно только оказаться. Раз - и ты оказался в таком месте. Как узнал - что в нем оказался? Никак. Просто вдруг знаешь, что ты в этом месте. И никакой мистики. Словами, мыслями, разумом этого не объяснить. Просто раз - и знаешь. Два - и ты в скиту. Это не монастырский скит, как обособленная его часть. Этот скит, как обрывок затерянной в безбрежном море жизни души. Обрывок, заживший своей, полноценной жизнью. И имеющий целью спасение той части души, от которой он оторвался.

Антураж у скита соответствующий. Махонькая, покосившаяся избенка-пятистенок, разделенная надвое. В одной части жилое помещение, в другой банька. И то и другое немилосердно маленькое, едва рассчитанное на одного человека. Кровли, в обычном понимании, у избенки нет. Есть настил в виде колотых плах, подоткнутых мхом и сверху заваленных всем подряд, чтоб не протекало. Пол тоже из плах. Дверь из более менее отесанных плах. Лавки - плахи. Лежанка - плахи. Маленькое, в два кулака, оконце. Трубы нет. Есть печь, топимая по-черному. Кое-какая утварь. Короче не изба, а таежное зимовье. Аскетизм в чистом виде.

И вот на этом клочке сейчас живем мы вчетвером. Я с Григорьичем и две собаки. Собаки, правда, большей частью живут на улице, прямо в снегу. Но и в дом они, не будь дурами, пролезть не прочь. Из любопытства ну и для создания движения. Ибо покой-покоем, знание-знанием, отрешенность-отрешенностью, но все это воспринимается, только на фоне какого нибудь движняка.

Собаки - ладно. С собаками я освоился быстро. Они меня как-то сразу признали и взяли надо мной своеобразное шефство. Опекали меня и оберегали. Собаки эти - совершенно особенные. Ласки не признают, гладить себя не дают. Если протягиваешь руку, потрепать пса за ухом, он вежливо уворачивается, аккуратно прихватывает пастью твою руку и смотрит на тебя укоризненно - дескать, ты че, братан, нам это не можно, нам это западло. Но, если идешь куда нибудь, собаки тут как тут. Сопровождают и всегда держат на виду - то одна, то другая.