Перегной

Я еще успел, перед тем как тот отшатнулся, скользом приложиться кулаком в бровь. Я еще успел ухватить его за бусики. Я успел увидеть боковым зрением, набегающего третьего. Я успел подумать про себя о том, в какой момент я его упустил, как мир сузился для меня до хлопка и тонкой черты – будто на экране внезапно выдернутого из розетки телевизора. Потом все стихло и померкло.

9.

- Вроде как живой пассажир.

- Черт его знает. Бомж какой-то.

- Да нет, не бомж. Больно чистый. И сам и одежда.

- Черепно - мозговая, к гадалке не ходи.

- Ага. Причем приложили чувачка сзади. На ограбление похоже.

- Да ну, ограбление. Чего грабить-то у него. По пьяни видать залупнулся. Рожа незнакомая какая-то. Может откидуха. Надо по Кумаринским колониям пробить – когда кто недавно освободился.

- Тебе оно надо, пусть начальство думает или лошадь, у неё голова большая.

- Живой хоть, он?

- Говорю тебе, не знаю.

Эй, баклан, ты живой? – что-то тупое и твердое, видимо ботинок, ткнулось мне в бок. Я не мог пошевелиться, голова раскалывалась.

- Проверь карманы у него – есть там чего, нет?

Меня охлопали по карманам и что-то вытащили.

- Кошелек. Так посмотрим, что там у нашего пассажира есть. Три тысячи денег, слышь, и мелочь.

- Документы есть какие-нибудь?

- Нет ничего.

Через паузу диалог возобновился.

- Хрен его знает, кто такой. Перегар от него есть?

-Как от самогонного аппарата.

-Ясно. Алкаш. Хотя для алкаша у него больно много денег. Да и кошельки у синяков не водятся.

- А может он залетный, в натуре. Освободился, спер у кого-нибудь кошелек, и давай гулять.

- Вряд ли. Уголовник бы бумажник в первую очередь скинул. Бумажник – улика, а деньги бумага. Кто их опознает. Его это бабки.

Я лежал, закрыв глаза на боку и постепенно начинал чувствовать. Чувствовал гальку, немилосердно впивающуюся в мой бок, чувствовал свое обгорелое на солнце тело. Чувствовал голову, словно расколотую надвое. На губах чувствовал железистый привкус запекшейся крови и чувствовал онемение руки, на которой лежал. Чувства мои возвращались ко мне, а способность двигаться нет. Точнее я знал, что шевелиться я могу, но все мое существо протестовало против этого. Ибо оно тоже чувствовало, что при малейшем шевелении все в теле, а особенно в голове взорвется неудержимым фейерверком разлетающейся в разные стороны боли.

Еще чувствовал разум. Он знал, что те двое, стоящие возле меня – патрульные милиционеры, - люди, которых мне больше всего нужно бояться. И этот страх тоже парализовывал мое тело, как парализует зверька или букашку, повстречавшую опасность и замирающую трупом, в надежде, что пронесет беду мимо неё.

- Чего делать-то с ним будем?

- А нихрена. Оставь мелочь в кошелке, сунь ему обратно в карман и пошли отсюда. Продыбается и сам уползет.

После этих слов, я почувствовал облегчение. Даже камни под боком стали казаться мягче. Давайте, крохоборы, снимайте кассу и валите отсюда, слуги народа. Стражи порядка. Чешите колбаской по малой спасской.

- А вдруг нас видел кто. Нам оно надо.

- Да кто нас видел, ты чё!

- Да нафиг-нафиг.

- А давай его в трезвяк?

Ек-макарёк. Откуда ты такой ответственный. Вот послал бог ментёныша с чувством долга. Камни опять стали сокрушать мне ребра, а тело налилось тяжестью как гранитная глыба. Опять замелькали в глазах искры и засияли звезды. Опять силы покинули меня. Опять я лежал и позволял властвовать над собой страху.

- А можно и в трезвяк. Там, если что, и доктор есть. Если серьезное что, в больницу, а нет, переночует.

Меня опять попинали в бок. - Слышь, бобик, живой, нет?

Вытрезвитель. Хуже не придумаешь, черт возьми. Там еще поди опознают, что я за гусь. Мда.

Меня меж тем немилосердно трясли за плечо, а потом начали поднимать. Когда меня приподняли примерно до половины у меня уже был готов план.

Я оперся на ноги и начал подниматься сам, находясь спиною к поддерживающему меня менту.

- О, гляди-ка, живой! – радостно изумился мент и опустил руки.

В этот же момент, я находясь в полуприсяде, развернулся и, выпрямляя ноги, как разжимающаяся пружина толкнул мента в грудь. И побежал. Впрочем бежал я недолго, в голове опять все заискрилось, вечерний, заплывший угасающим солнечным светом берег качнулся, как в кино, из стороны в сторону и улетел куда то вверх. Я же повалился кулем на землю.

Почти тотчас со всех сторон полетели в мое тело пинки и удары и я валялся, поджав ноги и укрывая руками голову целую вечность, пока не отключился снова. Повторно в себя я пришел в такой же позе только на полу патрульного уазика, в отсеке для перевозки нарушителей. Уазик трясся куда-то по дороге, подбрасывая меня на ухабах, и отбивал мне последние внутренности. Кое-как собравшись я приподнялся и вполз на узенькую скамью.

Вскоре машина сбавила скорость, потом вовсе остановилась. Брякнула дверца, раздались удаляющие шаги. Потом все смолкло. Я глядел в зарешеченное окошечко, но видел только краюху неба, часть не очень хорошо выметенной асфальтовой площадки, да столб с пучком провисших проводов. Где-то выше, вне обзора из окошка, находились фонари, и били на площадку ровным, красноватым цветом.