Перегной

Четыре врытых в землю корявых деревянных столба обозначали края площадки. Они были старые, рассохшиеся, почерневшие, изрезанные какими-то непонятными образами. Старые, выцветшие ленточки, обрывки какой-то материи болтались на них, покачиваемые ленивым ветерком.

Лесная нимфа сидела спиной ко мне, точно посередине этой площадки. Её поза была грациозна и естественна, как на картинах фламандских мастеров — подогнутые ноги чуть влево, а корпус, опертый на руку, вправо. Стан ее был изогнут, и сквозь свободный и легкий сарафан, мягкими солнечными лучиками легко просвечивалось тело. Я залюбовался, глядя на это зрелище. Все-таки очень давно я уже был лишен плотских радостей, и в голове моей, подобно назойливым и бестолковым мухам, заметались, застучали о череп шальные мысли. Она была прекрасна, эта неведомая мне нимфа. Прекрасна и доступна. Никто не мог помешать мне овладеть ею, местечко это, тайное и скрытое от чужих глаз было идеальным для любовного уединения.

Кровь била мне в виски широчайшими приливами. Потом, стремительно стекала вниз, возбуждая чресла. Джинсы внезапно стали напоминать о своих отнюдь не бескрайних размерах. Инстинкт будоражил меня, как дикого зверя в предвкушении близкой добычи, ноздри мои раздувались как у породистого быка, а щеки пламенели. Я пялился не дыша на это чудное создание, пялился не мигая, не отводя глаз, пялился превратившись в один нерв, в натянутую амуром тетиву, в затаившегося перед решающим прыжком хищника. Любой момент, любой сигнал — покатившийся ли с откоса камешек или внезапное пение птицы и я сорвусь. Сорвусь в миг и в миг же овладею добычей, и буду терзать её ненасытно, жадно, по-зверски.

Но пока я стоял. Я стоял на ногах, а устоять против инстинкта уже не мог. Я так долго был без женского внимания и ласки, что уже и забыл, что это такое. Да и не нужно мне было сейчас ни внимания, ни ласки. Только похоть, только выход природных чувств. Только наслаждение добычей. Подкрасться. Прыгнуть. Сцапать. Подчинить. Вот что мне сейчас было нужно.

И я бы прыгнул, но нимфа внезапно запела. Запела тонким, мелодичным, баюкающим голосом. Запела тихо и печально. И так это пение было непохоже на сигнал к нападению, на провокацию, а наоборот, так от него несло нежностью и человечностью, что спал и жар, и пелена сошла с глаз.

Теперь передо мной была не добыча, передо мной был человек. Теперь я, как и прежде, ощутил добычею себя. Я был гонимый странник, перехожий калика, перекати-поле, репей, сорняк, пыль.

Это меня гнали. Гнала власть, гнали люди, гнал ветер. Гнали земля, природа и судьба. И каждый встреченный мной человек мог оказаться другом, а мог оказаться врагом. Мог проявить ко мне сострадание, а мог злость. И то и другое мне было не ново, больше всего меня пугало равнодушие. И все от этой мысли схлынуло и опустело. А девушка пела свою печальную и красивую песню.

Песни этой я вроде бы как не слышал, но меня не покидало ощущение, что я ее знал. Неизвестно откуда, как, но я мысленно, в уме, повторял ее за певуньей всю, слово в слово:

Ой вы цветики,

Ой вы лютики,

Ох денёчки мои,

Злые-лютые,

Молодая я,

Ноги бОсые,

Да обрезаны,

Русы косы-те...

Ой да где же вы,

Мамки-Тятеньки,

Ручки нежные,

Мёды слатеньки,

Ой и пила я,

И гуляла я,

А теперь казнить,

Поведут меня...

Погубилась я,

Неприкаянно,

Полюбилась я,

С Ванькой-Каином,

Миловались с ним,

Дни и ночьки,

По овраги-пни,

По лужочкам...

Повстречались нам,

Люди вольные,

Привечали нас,

Хлебом — солью,

Кистеньками те,

люди хлопали,

Хоронилися,

Гатью-топями...

Мы ж работать,

Ох не любили,

И татьбою,

С ними зажили,

Ох и били мы,

Ох и грабили,

Водку пили,

Да глотки жабили,

На шелках-парчах,

Спали ноченьки,

А теперь в бичах,

Драны боченьки...

Как-то взяли нас,

Псы казённы,

Когда были мы,

Пьяны-сонны,

Заковали нас,

Да по каторгам,

Провожали в глас,

Словом матерным...

По застенкам, по дыбам,

Нас мучали,

Да кнутами по рылам,

Окучивали...

Как-то быти мне,

Сиротинушке,

Не поесть мне,

Красной рябинушки,

Вот деваху,

Меня, голубицу,

Поведут на плаху,

Казниться...

В чем вина моя,

Знаю — ведаю,

Девки-дуры, я,

Вам советую,

Чтоб не кончить жисть,

Нераскаянной,

Не любитесь вы

С Ванькой-Каином.

Песня проникала в душу легко и глубоко, как засапожный воровской нож в сердце. Под конец она просто ввела меня в транс, какой наверное испытывали все беглые каторжане от таких вот тягучих "жалестных" песен. А с трансом этим одновременно застила мне глаза пелена и с ней пришло воспоминание, откуда я эту песню знаю. Тот же голос, только тихо-тихо пел ее бывало, когда я валялся, в беспамятстве, у Федоса в бане. Это была Настя.

Когда морок исчез я уже был на полянке, почти в центре ее, посередь странных столбов. Светило солнце, лес был полон птичьего гомона, приветливо поддувал ветерок, а девушки не было. Я был один и как-то особенно остро переживал свое одиночество.

В который уже раз за сегодняшний день я чувствовал душевное потрясение. Терзания налетали на меня и счищали, как ветер - суховей, наносную шелуху. А вместе с ней сбивали спесь и норов. О, Господи, когда же все это закончиться! Когда же я, наконец, успокоюсь и умиротворюсь. За что мне это.