Переяславская рада. Книга 2

— Ваше величество, его святейшество папа своими молитвами бережет меня. Смирение и отречение от всего, что удаляет нас от господа Иисуса, множит мои силы и дает мне твердость.

Барон Алегретти прикусил губу. Он кое-что знал о том, как странствует Иеремия Гунцель и в каком доме на окраине Вены оставил он свою карету, чемодан и двоих слуг. Но это мало касалось имперского министра. Пусть хотя бы вверх ногами ходит по Вене Иеремия Гунцель, лишь бы он и его хозяева делали то, что идет на пользу барону Алегретти и великому императору.

Иеремия Гунцель принес именно те сведения, которые имели большое значение для предстоящих переговоров г Москвой.

...Из Вены в Рим Гунцель проехал в удобной карете. Мягкие рессоры легко покачивали его. Весенние запахи подымались от земли. Встречные пешеходы снимали шляпы перед благородным путешественником.

На имперских землях царил порядок. Стояли на определенном расстоянии одна от другой придорожные каплички[3]*. Перед каждой Гунцель крестился.

Оливковые рощи серебрились вдали. Над маленькими домиками, похожими на курятники, клубился синий дымок. Карету Гунцеля обгоняли порой запряженные восемью, а то и двенадцатью лошадьми золоченые кареты с ливрейными слугами на запятках.

Уже перед самым Римом повстречался, окруженный большим отрядом швейцарских рейтаров, поезд из трех карет. Иеремия Гунцель приказал уступить дорогу. Он снял шляпу и склонил голову в низком поклоне. В первой карете, откинувшись на подушки из красного сафьяна, уперши правую руку в бок, надменно глядел в окно на дорогу венецианский дож.

Гунцель еще издали узнал его по многочисленной страже и по двум высоким арапам в белых чалмах, стоявших на запятках.

Дож скользнул взглядом по склоненной почтительно фигуре Иеремии Гунцеля и презрительно выпятил губу. Гунцель язвительно подумал:

«Напрасно он брезгует мною. Некоторые из моих сведений пригодились бы господину дожу, который, как видно, не без забот возвращается из Рима в свою столицу».

...Вскоре показался и Рим.

Гунцель велел слуге ехать к маленькому, затерянному в старых кварталах города монастырьку.

...И когда на другой день Иеремия Гунцель, одетый в рыжую убогую рясу, подпоясанный веревкой, с суковатою палкой в руках, прошел босиком через решетчатую калитку на вымощенный чугунными плитами двор в личной резиденции Иннокентия X, на колокольне собора святого Петра ударили колокола. Латники, стоявшие у ворот, увидели, как монах склонил колени, возвел глаза к небу и, осеняя себя крестом, творил молитву.

Молчаливые папские служки подошли к Гунцелю, взяли его под локти и помогли подняться на ноги.

Бережно поддерживая, они повели его в покои папы. Выражая им свою смиренную благодарность, остановившись перед высокими дверьми опочивальни Иннокентия X, Иеремия Гунцель льстивым голосом, каким надлежит говорить в святых покоях,сказал:

— Я возвратился из ада, братья мои. Только воля святого наместника божьего, его святейшества папы, спасла меня.

Осенив себя крестным знамением, Иеремия Гунцель переступил порог опочивальни.

То, что папа еще до завтрака принял иезуита Иеремию Гунцеля в своей опочивальне, был случай исключительный в Ватикане. Немногие из папских легатов, нунциев и кардиналов могли рассчитывать на такую милость святейшего папы.

Иеремия Гунцель, как он это отметил сам, возвратился из ада. Подлинный ад, по мнению иезуита, был там, где еретики подняли руку на верных слуг Ватикана. Там нужно совершить вселенское аутодафе! Только безжалостное аутодафе могло положить предел братству еретиков.

Иннокентий X, получив ночью известие о возвращении Иеремии Гунцеля, приказал иезуиту быть у него с рассветом. Необходимость знать все, что произошло в Речи Посполитой, была так неотложна, что папа с нескрываемым нетерпением ожидал иезуита, жалея, что не вызвал его сразу по приезде.

Папа Иннокентий повелел: едва лишь Гунцель ступит на ватиканскую площадь, должны зазвонить на колокольне собора святого Петра. Пусть видят и слышат все, как почитают папа и святая церковь тех, кто несет ее крест в далекие края, возвращая, яко заблудших овец, тысячи и тысячи людей в ее лоно. Эта торжественная встреча должна была явиться свидетельством новых мер, какие предпримет Ватикан в отношении тех, кто осмелится поднять руку против католического Рима, а тем, кто верой и правдой служит Ватикану, он воздает честь и хвалу, как святым мученикам.

Вот почему верный слуга Ватикана Иеремия Гунцель был осчастливлен высокою лаской святейшего папы.

— Говори, сын мой,— приказал Иннокентий, указывая Гунцелю на низенькую скамеечку возле своего кресла, и котором он сидел, обхватив заплывшими жиром пальцами кожаные подлокотники. — Говори, сын мой. — Папа закрыл глаза, и его лоснящееся лицо с тройным подбородком, как мешок свисавшим на шелковую сутану, покрывавшую жирную грудь, исполнилось кажущимся спокойствием и равнодушием, которые немало удивили Иеремию Гунцеля.

— Недобрые вести, ваше святейшество,— скорбно заговорил иезуит.