Переяславская рада. Книга 2

— Но, ваша милость, это можно дописать,— тихо возразил Жданович,

— Не в моем обычае, пан полковник, возвращаться к уже законченному делу,— учтиво улыбнулся Радзивилл.

Жданович пожал плечами.

— Когда я могу оставить Шклов?

— Хотелось бы, чтобы пан полковник был моим гостем, но я понимаю тоску папа полковника по родине…

Радзивилл искоса глянул на полковника, любуясь игрой алмазного перстня на своем пальце.

...В тот же вечер Антон Жданович покинул Шклов и в сопровождении своего слуги, казака Дениса Хомека, пустился в путь.

Януш Радзивилл был уверен, что слова его и грамота, переданные Хмельницкому, сделают свое дело. По совету Ястрембского он еще ранее послал такое же письмо и полковнику Золотаренку.

2

По всей Белой Руси, по литовским селам и городам читали прелестные письма царя Московского и универсалы гетмана Богдана Хмельницкого. Казалось, ветер с востока приносил на своих могучих крыльях эти желтые листы пергамента. В Минске, с паперти православного собора, давно уже закрытого по повелению коронного гетмана Радзивилла, чернец Авраамий читал универсал Хмельницкого кучке мужчин и женщин, которые беспокойно озирались, но все же слушали:

«... не жечь божии церкви, аки антихрист, иду с войском своим на Белую Русь, а вызволять вас, казаков и чернь, мещан и шляхту, которая от бога нашего не отступилась, из-под ярма ляшского, от насилия иезуитов, кои и издевательствах своих над вами, беззащитными, как волки хищные над овцами, меры не знают и всячески ругаются над вами, в крови вашей купаясь… Взгляните на нас, казаков и чернь, как мы панов-ляхов выгнали. Царь Московский, наш отец и покровитель, высокую руку нам простер и стал на защиту нашу, дабы неправду и кривду искоренить на наших православных землях...»

— Истина!

— Господи, святая правда!

— Скорей бы приходили сюда!

— Навстречу им нужно выходить!

...А в Мстиславе, под самым носом у кварцяного войска, кузнец Якуб Загоруйко, не получив плату за новые рессоры, приделанные к карете пана коменданта замка, кричал:

— Погодите, придет царь Московский, придут стрельцы, они вам зальют сала за шкуру, покажут, где раки зимуют...

Кузнеца Загоруйко схватили жолнеры, повели в каменицу на допрос. Пытали, стараясь выведать, откуда и почему такие воровские слова говорил, кто научил его, кто однодумец...

Кузнец Якуб Загоруйко плевал кровью и отвечал:

— Не замордуете, весь народ все одно не уничтожите. А московские люди придут сюда, увидите! Отзовутся вам мои муки, проды!

Пан польный гетман Винцент Корвин-Гопсевский приказал отрубить кузнецу руки и ноги и выставить его на площади перед костелом, цеховых работных людей бить палками у позорного столба, каждому дать по сто палок, чтобы прочим неповадно было такие воровские слова говорить про панов-ляхов.

В Полоцке мещане и цеховые люди взорвали пороховой погреб, связали кварцяиых жолнеров и полковников, кинули их в подземелье замка, а ворота открыли русскому войску.

На полоцких православных церквах впервые за двадцать лет зазвонили колокола.

В Рославле какие-то неведомые люди сожгли дворец польного гетмана литовского, пытались пустить красного петуха под крыши монастыря. Жолнерам поймать никого не удалось, но каждого десятого православного мещанина казнили смертью.

У Михася Огнивка уже не сто и не двести воинов, а добрых семь сотен. Все верхами, у всех сабли, много мушкетов. Жаль, пушек нет. Но не теряли надежды — будут и пушки, И до Огнивка и его воинов долетали прелестные письма и универсалы. Сердца полнились радостью. Вот оно наконец!

Ходили хлопцы Огнивка за реку Шкловку, набрели на казаков. Приняли их там, как братьев родных. Угощали, расспрашивали, потом повели к наказному гетману Золотаренку.

В темноте ночи жолнеры Радзивилла не слышали и не видели, как через Шкловку, там, где топкие болота разостлали свои мшистый ковер, переправил наказной гетман Иван Золотареико в помощь Огнивку казаков, оружие, лошадей да пуль и пороха несколько бочек. Наказным сотником с казаками поехал Омелько Трапезопдский.

Михась Огнивко тоже обрил голову, оставил только длинный оселедец, свисавший ему на лоб. От Омелька Трапезондского такого наслышался, что сердце и душа немели от удивления.

За три мили от Шкловской крепости, в непроходимой чаще, где только медвежьи берлоги да волчьи ямы были, стало табором войско Огнивка. Начали готовиться вместе с казаками к великому делу. Тем временем много народу — хлопцев, дивчат, монахов — разослал Огпивко с царскими грамотами и универсалами гетмана Хмельницкого по городам и селам. Даже в Вильну пошли казаки с грамотами.

Омелько Трапезондский свою думу думал. Сердцем тянулся к новым побратимам. Видел на своем веку старый казак горе и нищету, видел беду страшную, а такого еще не видал. Горше басурманской неволи была жизнь на Белой Руси. Шесть дней на пана работали, седьмой бы на себя, да панские гайдуки гнали днем в костел, а ночью говорили: «Праздник прошел. Живей, быдло, за работу!» Не видели в селах щепотки соли, рождались и умирали, так и не узнав вкуса сахара.