Переяславская рада. Книга 2

— Нет, пан гетман, нет, твоя ясновельможпость! — Лытка обеими руками схватил руку гетмана. — О том только и думал, как бы перед смертью тебя повидать! — признался, не выпуская гетманову руку. — Такого о тебе наслышан...

— Какого? — спросил весело Хмельницкий.

— И злого и доброго,— заговорил уже смелее дед, озираясь на толпу, выраставшую вокруг него и гетмана. — Но ты не гневайся,— успокаивал он гетмана,— сладкого слижут, а горького выплюнут. Вот и хорошо, что ты не сладкий и не горький...

— А какой же? — спросил Хмельницкий,

— Терпкий, как терновник,— выпалил Лытка, отпускай руку Хмельницкого,

Запыхавшись, вынырнул из толпы войт Товстонос. На оловянной тарелке, устланной вышитым рушником, поднес с поклоном гетману круглый хлеб и соль.

Хмельницкий принял. Прикоснулся губами к хлебу. Передал джуре.

— Как поживаете, побратимы?

Не ожидая ответа, сказал:

— Живите покойно. Этим летом жолперы сюда не придут. Разгромили мы их под Уманью.

— А мы уже беспокоились,— вмешался Лытка. — Хотели на помощь тебе, гетман, идти.

— Ты уж отдыхай, казак.

У Лытки даже голова закружилась. Господи! Вот уже второй раз перед всем миром называет его гетман казаком. Разве так обращался к нему кто-нибудь из панов?

— Как село зовется, войт?

— Бангород, ясновельможный пап,— ответил, кланяясь в пояс, Товстонос.

Не знал, что же дальше делать: то ли приглашать гетмана к себе на обед, то ли велеть в колокола ударить?

— Байгород, говоришь? — Хмельницкий повел бровью. — А Явдоха Терновая где?

— В своей хате, видать, ваша милость,

— Только что из церкви ушла,— отозвался кто-то из толпы.

— Повидать бы ее хотел,— сказал Хмельницкий.

— Сейчас велю покликать,— засуетился войт.

— Не надо, мы сами к ней пойдем.

— Да оно далеченько,— забеспокоился Товстонос. — Пригорки да овражки, не с руки будет вашей милости... Способнее каретой доехать...

— А ну, пошли пешком.

Хмельницкий весело махнул рукой, приглашая всех за собою, и зашагал в своих сафьяновых сапогах вдоль пыльной улицы. Детвора бежала рядом, заскакивала вперед, дивчата, взявшись за руки, шли позади. Дед Лытка, отпихивая плечом Товстоноса, все норовил шагать с гетманом в ногу. Показывал на сожженные усадьбы:

— Татары и ляхи память по себе оставили.

Появился откуда-то Логвин Ракитный. Шагал, как аист на своих длинных ногах, Войт поглядывал на него подозрительно. Не приведи господи, еще пожалуется гетману. На всякий случай, чтобы избежать зла, ткнул ему в руку свой кисет. Подумал: «Курн, ирод! Пес с тобой». Но Логвин кисет возвратил — не до тютюна было сейчас. Ловил глазами каждую морщинку на гетманском лпце.

Хмельницкий расстегнул кунтуш. Снял бархатную шапку, отороченную собольим мехом, и надвинул на голову хлопчику, что крутился под ногами. Голова хлопчика потонула в шапке.

— Как звать? — спросил Хмельницкий, наклонясь над хлопчиком.

— Микола,— смело ответил хлопчик.

Хмельницкий положил ему руку на плечо.

Хлопчик вдруг смешался, вырвался и побежал. На шапке сверкало павлинье перо. Миколку тесной стеной окружила детвора.

В сердце Хмельницкого теплой волной шевельнулась зависть к Миколке.

— Ишь казакует,— засмеялся Лытка.

— Как бы шапку не попортил,— забеспокоился Товстонос.

А у Лытки сердце зашлось. То билось бешено, то замирало. Обязательно пужно ему с гетманом потолковать, но слова не шли с языка. Куда девались? То, бывало, дол-гими ночами вел с ним разговоры до самого рассвета, а теперь, когда выпало счастье идти с ним плечо к плечу, не хватало слов.

Ветер приятно освежил голову Хмельницкому. Сдержанный гомон голосов доносился сзади. Он оглянулся. Все село шло за ним. Дивчата, бабы, мужчины. Мелькнула мысль: «Вот это войско! Разве пойдут так за Потоцким или за Радзивиллом?» Усмехнулся, подмигнул Лытке, ткнул кулаком в бок Товстоноса. Радость наполняла сердце, пенилась через край.

Явдоха Терновая еще издали увидела толпу. Хлопцы, присланные Товстоносом, говорили, перебивая друг друга:

— Бабуся, сам гетман к вам идет!

— В шапке с пером, чеботы красные, шпоры звенят..,

— А сабля так и сверкает...

— Кунтуш из такого кармазина, что у панов не бывает...

Явдоха Терновая слушала детский щебет. Глядела на дорогу. Вот он, гетман. Сразу узнала. Шагает легко. И Лытка с ним рядом. Улыбка скользнула по губам Явдохи. И сразу слезы набежали, затрепетали на ресницах. Хмельницкий был уже близко. Поклонился, как матери, и спросил:

— Как поживаешь, пани-матка? Ну-ка, покажи дворец твой...

...Сидел в землянке, в красном углу, под иконой. Над головой потрескивала лампада. Дед Лытка примостился на пороге. Явдоха поставила перед гетманом крынку молока, налила кружку, нарезала хлеб ломтями. Хмельницкий выпил с удовольствием. Вытер усы. Обвел глазами чистые степы землянки.

— Живешь как казачка,— заговорил он погодя. — Сын твой хорошо воюет. Шляхту выгоним навсегда — лучше тогда заживете, люди,— это он сказал уже не только Явдохе, а Лытке и Товстоносу, который стоял, прислонясь плечом к косяку, Ракитному, усевшемуся прямо на пол, Миколе, выглядывавшему из-под гетманской шапки.