Переяславская рада. Книга 2

— Будем, как и прежде, казачество запорожское своими братьями считать. Обещаем, едва только орда подымется, идти на нее по морю стругами, а по степи конно!

— Добро!

— Добро! Согласны! — одобрительно кричал в один голос круг казацкий.

В Чигирин весть о решении донского круга пришла, когда Тохтамыш-ага уже сидел в Бахчисарае, а гетман Хмельницкий выехал в Киев.

Туда гонцы повезли грамоту с ответом донских казаков.

В Киеве узнал Хмельницкий о великих победах, одержанных на Белой Руси и в Литве.

Войско наказного гетмана Ивана Золотаренко взяло приступом крепости Чечерск, Пропойск, Новый Быхов.

Полк Семена Подобайла обложил Старый Быхов.

В грамоте Хмельницкому, уведомляя об этом, наказной гетман Иван Золотаренко отписывал: «А еще прислал нам литовский Януш Радзивилл свою грамоту, чтобы мы с войском твоей ясновельможпостн отступились от войска московского. Грамоту отослал я князю Трубецкому, дабы оную показал князь его величеству царю Алексею Михайловичу, который о ту пору стал табором на Девичьей горе, под самым Смоленском».

Хитрит пан Радзивилл! Только сегодня Антон Жданович вручил Радзивиллову грамоту и ему. Вот она лежит на столе, Хмельницкий задерживается взглядом на желтом листе пергамента, и ноздри его тонкого, прочерченного красными прожилками носа чуть заметно вздрагивают. Не то засмеется сейчас, не то скажет гневное слово. Читал дальше, узнавая в косых буквах твердую Золотаренкову руку: «А еще твоей милости, пан гетман, знать надлежит, что из Шклова прибыл к нему чернец от Неуловимого и известил нас, что Радзивилл собирается с великим войском идти на помощь осажденному Смоленску, и потому положили мы того Януша Радзивилла стеречь зело, и злым его замыслам воспротивиться, и, буде помощь божия, побить...»

Слова о Неуловимом запомнились. Перед глазами возникло продолговатое смуглое лицо Малюги. Проницательный взгляд. Ясный ум. Сказал громко:

— Рыцарь! Рыцарь!

4

...А повый день принес множество новых забот.

Хмельницкий сидел перед митрополитом Сильвестром Коссовым. Нагнув голову, митрополит глядел на него сурово и недоброжелательно.

В распахнутые окна ветер приносил запахи черемухи, задумчивый шелест листьев. Не хотелось видеть ни Коссова, ин архимандрита печерского Тризну, усевшегося поодаль в кресле.

Сильвестр Коссов хитрил. Ты, мол, один нам повелитель и владыка, а бояре нас не уважают. Вот в Киеве на наши вотчинные земли зарятся, замыслили отлучить их от наших владений. Брешут — будто крепость учнут строить.

— Крепость здесь весьма потребна. Тебе же спокойнее будет. Разве мало тебе земли, пан-отец? — перебил Хмельницкий жестким голосом нескончаемую митрополитову речь и тут же пожалел, потому что Коссову только того и нужно было.

— Не почитаешь, гетман, святую церковь! Смирения перед богом нет у тебя. Гордыня до добра тебя не доведет!

Угрожающе поднял руку, сверлил воздух скрюченным пальцем.

— О земле заботишься премного, а мирянами пренебрегаешь. Не знаешь, как им трудно приходится,— сказал, не утерпев, Хмельницкий.

Коссов даже подскочил в кресле, завопил:

— Пан гетман! Не гневи меня... — Схватился за грудь, захлебнулся сухим кашлем.

Хмельницкий подумал: «А, чтоб ты лопнул!» Но Коссов вытер платком, обшитым по краям брюссельскими кружевами, побелевшие губы, тяжело перевел дыхапие, продолжал:

— По твоему повелению у игумена черниговского Зосимы железо забрали, колокола с монастырских звонниц сняли... Это суть деяния антихристовы. За это ад и лютые муки в аду... За это перед самим ликом спасителя стоять тебе в ответе.

Коссов перекрестился.

Хмельницкий расправил плечи, откипулся на высокую, обитую кожей спинку кресла, засмеялся.

— Не стращай, пан-отец! Сказал уже Зосиме — грех на себя беру. От слов своих не отрекаюсь. — Разгладил усы и спросил вдруг: — Зачем с варшавскими иезуитами переписываешься?

— Бога побойся! — замахал руками Коссов.

— И тебе его бояться надлежит, понеже ты ему, как сам говоришь, первый слуга в краю нашем. Грамоты, писанные твоею рукой, у меня... Мой тебе совет: оставь надежду на иезуитское отродье, ежели хочешь дожить свои век на митрополичьем престоле.

— Не ты меня на него сажал! — закричал Коссов.

Тризна закрыл лицо руками, как бы подчеркивая — сколь ужасно слышать такое!

Хмельницкий смерил его презрительным взглядом.

— Не прячь глаза, пан архимандрит.— Обратился к Коссову,— Твоя правда, не я тебя на престол митрополичий сажал, но, пан-отец, спихнуть тебя с него смогу, ты мне поверь.

На миг Коссов даже онемел от ярости. Тризна вскочил на ноги.

Забыв об апостольских увещеваниях своих, брызгая слюной, Коссов закричал;

— Боярам московским продался, короля Яна-Казимира предал, с султаном союз заключил, к татарскому хану в Крым на поклон ездил, с католичкой ложе делил и с нею же в православной церкви венчался!..

Безумными глазами глядел на Хмельницкого, взвизгнул, точно кто-то прижег его:

— Кто ты еси? Антихрист! Изменник! Хлоп! Геенна огненная тебя ждет! Мука лютая и позор в веках...