Переяславская рада. Книга 2

— «Богдан Хмельницкий с Войском Запорожским, eго величества царя Московского гетман.— Понеже всемогущею своею рукой бог и создатель неба и земли сподобил меня недругов и гонителей матери нашей, восточной православной церкви, ляхов с Украины далеко прогнать, имею твердое намерение, для поправления и оживления, передать маетность, коя принадлежала доминиканскому монастырю,— монастырю Братскому, а именно: село, что зовется Мостищем, по реке Ирпень, со всеми принадлежащими ему полями, грунтами, сеножатями, борами, лесами и всеми мельницами и прибытками,— даю во владение и спокойное пользование».

Лученко перевел дыхание и громким голосом произнес:

«Дано в Киеве. Богдан Хмельницкий своею рукой»,

Хмельницкий заметил, как Иосиф Тризна покосился на игумена Иоанна. Мннуты две длилось молчание. Слышно было посапывание толстого архимандрита. Игумен потирал руки ладонь о ладонь, внимательно глядел на гетмана.

Погладив рыжую бороду, Тризна сказал:

— Скудно жалуешь святую обитель, пан гетман. Сие удивления достойно! Ведать должен — пожалование твое ефемерно, понеже мельницы те войной разрушены, а на грунтах чернь осела... Паче того...

— Паче того, есть лучшие земли у монастыря бернардинского, но его высокопреосвященство говорил — их не трогать,— ехидио сказал Хмельницкий.— И тем будем премного довольны, святые отцы.

Тризна замолчал обиженно. Игумен Иоанн недовольно покачал головой.

...В покоях, после того как ушли отцы церкви, остался только острый могильный запах ладана. Хмельницкий подошел к окну и выглянул. Попы шли медленно, черная кучка людей среди густо-зеленых кустов сирени и жасмина. Караульные казаки почтительпо склоняли головы. Тризна, не останавливаясь, небрежно осенял их крестом. Когда сели в карету, Хмельницкий проговорил громко:

— Как вороны, ей-богу! Падали, стервятники, ищут.

Лученко, стоявший за спиной, засмеялся.

— Чистое воронье!

Гетман обернулся к нему. Прикрикнул:

— А ты молчи! Не твоего разума дело! Тоже пташка...

Пятясь к дверям, Лученко поспешил исчезнуть.

6

В то лето зловещие языки пламени багрово подымались с края неба и едкий запах гари стоял на дорогах.

Днем и ночью, строго придерживаясь заранее установленного порядка, шли войска. Вздымала пыль конница. Обливаясь потом, подталкивали на взгорках и выбоинах пушкари свои пушки. Перекинув ноги через грядки телег, ехала пехота. Время от времени над полем, над пустынными безлюдными селами, сожженными войском Радзивилла, взлетала в чистое, безоблачное небо песня, а больше шли молча, терпеливо ожидая наступления вечера, когда можно будет отдохнуть.

Белокорые березы печально клонились долу, точно, томимые жаждой, искали воды на земле: по всему видать, с поба дождя ожпдать не приходилось. Кланялись березки и пешему и конному, шелестя преждевременно высохшею, покрытою дорожною пылью листвой.

А небо висело прозрачное и бесконечное, такое же, как над Корсунем или над Чигирином, словно не земля Белой Руси расстилалась кругом, а те же приднепровские земли и бескрайние поля Полтавщины.

Именно это бросилось в глаза наказному гетману Ивану Золотареику, когда он, слезая с коня, остановился у деревянной каплички на краткий отдых.

Казаки проворно разостлали под березой коврик, растянули шатер. Есаул воткнул в землю древко с бунчуком. Петер подхватил бунчук и весело взвеял его над почернелою тесовою крышей каплички.

Седой ворон, сидевший на гребне крыши, недовольно взмахнул крыльями, гортанно крикнул и отлетел в бурьян.

Кто-то из казаков небрежно пустил ему вслед стрелу, и она, вонзившись в землю, еще долго трепетала над выгоревшими стеблями полыни.

Золотаренко снял шапку, вытер потный лоб и сел на ковер, поджав под себя, по татарскому обычаю, ноги. На этом месте он уговорился ожидать прибытия князя Тру-бецкого. Войско между тем двигалось дальше, к широким лyгам Шкловской поймы, где должно было стать табором.

Золотаренко зажмурился. Странно было слышать однообразный шум и грохот, немолчным потоком струившийся сбоку, не видя ни лиц казков, ни сотен телег, пушек, лошадей, волов... Уже две ночи ни он, ни войско вовсе не спали. Нужно было, не теряя времени, выйти еще до сумерек на Шкловку, и только теперь, когда наказной гетман увидел, что полки придут туда раньше, он успокоился.

Послышались шаги. Золотаренко открыл глаза. Перед ним стояли Гуляй-День, полковник Гремич, обозный Полуботок, полковник Лизогуб и есаул Горицвет. Он указал им рукой на ковер.

Они уселись было, но тут же все поднялись на ноги, заслышав трубы. Выйдя вместе с Золотаренком из шатра, все увидели, как с востока на дорогу вынеслись несколько всадников и галопом приближались к капличке.

— Князь Трубецкой! — радостно воскликнул Золотаренко.— По коням — и навстречу!

У села Охримовичи стрелецкое и казацкое войско соединились.

Вечером в шатре Золотаренка состоялся военный совет, на котором решено было, основываясь на добытых сведениях, не дать войску Радзивилла выйти на Смоленский шлях, навязать ему бой, а в то же время штурмовать у него за спиной Шклов, чтобы, разгромленный, он не смог отсиживаться за стенами крепости.