Переяславская рада. Книга 2

Мысли обратились к иному. Недолго были они беззаботны. Пока что судьба заставляла не карасей ловить. Приходилось признаться — иезуиты стали осторожнее, и эта осторожность доставляла еще больше хлопот. Теперь, когда им подрезали крылья в Варшаве, они обратили свои надежды на Стокгольм. Оттуда уже ползет новая моровая язва. не случайно гетман так настаивал, чтобы любою ценою войско вступило в Речь Посполитую. Пусть шведы увидят казацкую силу! Даниил — Оливерберг — вот уже второй месяц сидит под замком в Чигиринских подвалах. Пусть хитрый иезуит благодарит Малюгу, доброе дело для края родного совершил Малюга! Недаром гетман назвал его братом. Теперь уже какое-то странное нетерпение охватило Капусту. Он должен своими глазами увидеть человека, который сообщит ему печто чрезвычайно важное относительно аббата Даниила. Мелькнула мысль: не из прислуги ли Готарда Веллинга этот неизвестный? Может, чтобы скрыться от своих посольских людей, избрал он такой способ свидания?

Конь, как бы проникшись нетерпением своего господина, ускорил бег. Капли дождя упали на лицо. Далеко, где-то у края неба, блеснула молния, выхватила из темноты дорогу, темную громаду леса справа, и снова мрак сомкнул свои странные тени вокруг.

Лаврин Капуста тихо запел. В темноту, в глухую безвесть июльской ночи, понеслись слова про славного полковника Морозенка:

Ой, Морозе-Морозенку, ти славний козаче,

За тобою, Морозенку, вся Вкраiна плаче...

Конь вдруг бешено метнулся в сторону, что-то темное выскочило из-под копыт, с хрипом покатилось с дороги. Капуста насторожился, дернул поводья, заставляя коня держаться дороги, напряженно вглядывался вперед.

Вскоре Лаврин Капуста остановил коня перед невысокими воротами с деревянной башенкой, над которой качался фонарь, бросая полосу желтоватого света на утоптанную землю.

Капуста, не сходя с коня, позвал:

— Чабрец!

Мгновенно, точно его голоса ожидали, отворились ворота, и в растворе их, держа фонарь на уровне лица, появился сам Чабрец, мешковатый человек в длиннополом кафтане.

— Земной поклон вашей милости! — заговорил Чабрец, пряча лицо от пытливого взгляда Капусты.

Городовой атаман въехал во двор, сошел с коня и бросил поводья на руки Чабрецу. Не сказав ему больше ни слова, Лаврин Капуста знакомым путем прошел в корчму. Он решительно толкнул дверь и переступил порог. В глаза ударил ярким свет двух пятисвечников на прилавке, по правую сторону от которого Капуста, прищурив глаза, сразу разглядел согбенную фигуру монаха в островерхой скуфейке. Больше в корчме никого не было. Положив руку на пистоль, Лаврин Капуста подошел к столу, смерил фигуру монаха испытующим взглядом, усмехнулся и сел напротив него на скамью.

Рядом с прилавком скрипнула низенькая дверца, появился Чабрец с подносом в руках, подошел к столу и безмолвно поставил перед Капустой графин меда и высокую серебряную чарку, из которой всегда пил городовой атаман, когда ему случалось бывать в корчме «Меч и сабля».

Чабрец постоял минуту, ожидая, не пожелает ли еще чего-нибудь городовой атаман, но Капуста не обращал на него внимания; тогда он повернулся и отошел к прилавку. Недолго задержавшись возле него и что-то пробормотав себе под нос, корчмарь исчез в тех же дверях, из которых появился с подносом в руке.

Лаврин Капуста улыбнулся и не стал действовать так, как указано было в таинственном письме к нему. он поймал на себе тревожный взгляд монаха и все еще с улыбкой спросил:

— Так о чем должен пан сообщить мне?

В этот миг за спиной его прозвучали быстрые шаги, и, не успев опомниться, он почувствовал, как что-то острое вонзилось ему в спину. От неожиданной боли Капуста застонал. Через силу повернул голову назад, и последнее, что уловил он угасающим взглядом, было перекошенное страхом и злобой лицо Чабреца.

Когда монах в скуфейке вцепился своими когтистыми пальцами в горло Лаврину Капусте и начал душить его, повалив на пол, он уже ничего не чувствовал и не видел, только с присвистом вырывалась из-под кинжала кровь, ударяя вверх тонкой струйкой.

И не слышал Лаврин Капуста, как над его мертвым телом заговорило несколько человек, разом вбежавших в корчму, как Чабрец, вытирая окровавленные дрожащие руки, повторял без конца, обращаясь к высокому человеку, завернувшемуся в плащ:

— Он прибыл без охраны, милостивый пан, без охраны... Нужно скорей его зарыть... Скорей нужно... Пан генеральный писарь! Скорей... Не надо мешкать! Ведь я управился мигом! Нужно...

— Что нужно, мы сами хорошо знаем,— отозвался человек в плаще и, обращаясь к мопаху, спросил по-латыни: — Что дальше делать, паи Ястрембский?

Монах, подняв руку к низкому потолку корчмы, сказал!

— Как велено святым орденом.