Переяславская рада. Книга 2

Кони, ломая могучей грудью сухой камыш, вымчали Омелька Трапезондского ы Тимофея Чумака на луг, и не успел Чумак охнуть от удивления, как увидел, что всадник на белом коне внезапно взвился вверх, точно кто-то в небе дернул его сильной рукой, и, пролетев над головами татар, тяжело шлепнулся в камыш.

— Стреляй, сучий сын! — услыхал Тимофей грозный наказ старого казака и выпалил из мушкета в лицо татарину, который летел на него с обнаженной саблей.

Тимофей выхватил из ножен саблю и врезался в татарский строй. За спиной услыхал вдруг голос Подопригоры:

— Рубай их, проклятых, рубай, брат!

Ширинский князь Келембет-Гамза, заарканенный Омельком Трапезопдским, тщетно упирался, переброшенный через седло,— Омелько крепко прижимал его рукой к шее копя и стремглав летел из плавней.

Сказать по правде, такого пленника, после знаменитого случая с пашой, Омельку брать еще не приходилось.

Оставшиеся без воеводы татары зашумели и, попимая, что им не вырваться из кольца, не замедлили сложить оружие.

...Ширинский князь со скрученными за спиной руками, белее снега, устилавшего поле, стоял, окруженный казаками, и исподлобья смотрел на своего победителя, седоусого казака. А тот, тяжело переводя дыхание, больше с презрением, чем с любопытством разглядывал пленника.

— Навоевался, князь? — хрипло спросил по-татарски стары» казак.

— Аллах керим![9]* — пробормотал посинелыми губами Келембет-Гамза.

— Керим, керим! — сказал Омелько.— Погоди, аспид, вот повезут тебя к Хмелю, там тебе будет керим. Побеседуешь с гетманом, дашь ответ ему, почему разбойничать на нашу землю явился!

— Вот чешет, дьявол, по-басурмански! — восхищенно воскликнул какой-то казак.

— Побыл бы ты у них на галере пять лет, прикованный к веслу, тоже чесал бы! —огрызнулся Омелько.

У кошевого Лыська мелькнула мысль: взять сейчас князька в Сечь — большой выкуп можно потребовать от хана... А то и так отпустить; тогда хан приятелем станет, а князь ширинский — побратимом...

Как бы угадав мысль кошевого, Гуляй-День приказал:

— Бери, Омелько, своего пленника, а завтра повезешь его в Кодак. Пускай ответ держит перед гетманом, зачем с войной пришел к нам.

Лысько только метнул злобный взгляд, отвернулся, пошел к своему кошу.

Окруженные казаками татары, две тысячи с лишком, двинулись в полон. За ними, сдерживая коней, скакали казаки. Впереди табуном гнали взятых у татар лошадей.

Федор Подопригора, скаля зубы, покачивался в седле, держа в руках княжеский бунчук и — на древке — голубой стяг с рогатым месяцем.

Спешившиеся казаки, укрепив попоны между лошадьми, везли на них раненых побратимов своих. Над похороненными казаками, которые полегли в бою, вырос в Кичкасской балке новый высокий курган.

В камышах осталось пятьсот порубанных татар.

Еще войско не скрылось за океаном, как над Кичкасской балкой черной тучей закружилось воронье.

— Что с пленниками будем делать? — спросил Чумак у Гуляй-Дня.

Гуляй-День поглядел испытующе на казака, проговорил:

— А променяем их на наших братьев и сестер, тех, что в неволе басурманской мучатся.

...Кошевой Лысько в тот же вечер, как воротились из похода, позвал к себе Гуляй-Дня. Была мысль: может, согласится с ним сорвиголова. «Ведь он из того же теста, что и все мы. Выпьем хорошенько, тогда скажу: «Кидай ты свою голытьбу — и айда ко мне в Сечь. Сделаю тебя есаулом, станешь заможным казаком. Татар и князя давай за выкун отдадим. На беса с ними возиться?»

Лысько был уверен: Гуляй-День и раздумывать не станет. Кто же из казаков не мечтал сделаться есаулом на Сечи! Господи!

...Гуляй-День подозрительно слушал сладкие речи кошевого. Пил все, что наливал ему хозяин.

Слуга внес на серебряном блюде жареных цыплят, колбасу, от которой вкусно пахло чесноком... Такого Гуляй-День давно не едал.

Кошевой разливался соловьем. Перегнулся через стол, длинные усы свои уронил в тарелку с ухой. Не заметил даже этого, так был захвачен своими мыслями.

— Ты зря, казак, на меня огрызаешься. Нешто я не с дорогою душой к тебе? Ей-ей, я сразу увидал — ты рыцарь настоящий. Такие мне на Сечи и нужны. Скажу по правде: зачем тебе блох кормить в вонючих землянках с бродягами и гультяями?.. Кинь ты их, чертовой веры байстрюков! Оставайся у меня на Сечи. Хочешь, сделаю тебя есаулом? Панченка, мошенника и труса, выгоню, нехай идет ко всем чертям!

Гуляй-День цедил сквозь зубы горелку. Прятал глаза под нависшими бровями. Молчал. Кошевой еще больше распалился. Перешел к главному:

— За ширинского князя его родичи, да и сам хан, дадут большой выкуп. Мы с тобой в накладе не останемся. За такие деньги можно купить хорошую усадьбу на Украине. А если всех пленников отпустить на все четыре стороны, то ширинский князь еще нам набавит золотых... Я уже все это крепко обмозговал...

— Вижу,— сказал Гуляй-День, отодвигая от себя кварту.— Но плохо ты, кошевой, обмозговал...

— Что ты! Все досконально обдумал...

— Вижу! — гневно выкрикнул Гуляй-День.

Кошевой осекся, кинул на него испуганный взгляд.