Перейди за Иордан. Судьба сильной женщины на переломе эпох

Горячую натуру Али московская жизнь привела к диссидентству – модному общественному движению верхушки советского общества 1960-х годов. Вокруг этой верхушки из писателей, художников, музыкантов, академиков разных направлений группировалось молодое поколение бурных, неразумных и горячих людей, готовых служить Родине до тюрьмы, до смерти, не разбираясь в тех силах, которые направляли это движение, и не понимая, куда эти силы толкали Россию. И Але тоже было неведомо это. Для нее главным было служить России, спасать Россию.

Будучи человеком решительным и искренним, она и деятельность свою в диссидентстве решилась доводить до ее логического конца – т. е. до публичного выступления против существующего строя, до суда и тюрьмы. Судебные процессы над диссидентами в то время шли один за другим.

Юрий Всеволодович, муж Али, не одобрял ее увлечения, но до какого-то времени молчал, надеясь на ее благоразумие. А когда он попытался поговорить с ней, это вызвало у нее лишь раздражение. Как будто общение с новыми «друзьями» сделало ее глухой к голосу разума и не способной к спокойному диалогу. Между ними появился холодок, который довольно быстро перерос в отчуждение. И когда Аля объявила мужу, что «руководство» решило создать подпольную типографию в их квартире, муж твердо сказал:

– Нет!

– Тогда я уйду из дома!

– Уходи, – был спокойный ответ.

Но она не ушла. Она отстранилась с высоко поднятой головой и заперлась в своей комнате. Успех в диссидентском движении кружил ей голову – она становилась новым героем очередного судебного процесса! «Друзья» ей низко кланялись. Называли ее «декабристкой», Жанной д’арк…

Лето 1969 года. По традиции, вместе, но уже почти чужие, они уезжают в Сухуми, где дом на берегу моря, катер, водные лыжи, раздолье… и за ними тянется целая когорта диссидентов молодого поколения – влюбленные пары, вино, гитары и песни до утра. В Алю влюбляются все новые и новые «светила» движения. Она в угаре…

Мама в ужасе. Муж отстранился. Дети с ним. Кажется, ничто их больше не связывает. И Аля уходит из дома к одной из своих высокопоставленных подруг – красавице Ляле, дочери академика Л., любовнице академика М.

И тут грянул гром!

Ночь. На берегу костры. Разудалые песни. Визг и всплески ночного купания…

К воде бежит соседка с криком: «Алла! Алла! У тебя дочь умирает! Беги домой!»

И мгновенно без рассуждения, без сожаления сброшено все, как старая кожа змеи. Она понимает: пришло наказание. Понимает это четко. И склоняет перед ним свою возгордившуюся голову.

Вмиг она примчалась домой. Четырехлетняя дочка в бреду на кровати. Рядом кружка с остатками винограда. Соседка подняла кружку: «Сегодня опрыскивали виноград. Би-58! Титу-у!» Би-58 – смертельный яд! Брошенный ребенок, видно, набрал виноград и… не доел.

– Машину! В больницу, к Татуше! Быстрей!

Она закутала дочку в одеяло, прижала к себе. В больнице бегом по лестнице в кабинет врача, никого не спрашивая, никого не видя. Тамара Северьяновна развернула одеяло, что-то крикнула по-грузински.

– Вот ложка, – подала сестра.

– Нельзя, сломает зубы. – И Тамара Северьяновна сунула палец в рот ребенку.

Началась судорога. Девочку заломило головой к спине, она сжала кулачки, стиснула зубы. Из пальца Татуши закапала кровь.

– Алла, выйди! – бросает доктор, склонившись над ребенком.

– Нет!

– Алла, выйди!!! – и Татуша с размаху бьет свободной рукой по столу.

Аля вышла. Муж стоял в коридоре у окна. Она его не видела. Никого не видела. Прошла в конец коридора. Стала. Стоит, стоит… и опускается на колени. И так стоит… два, три часа?.. Какая-то женщина хочет ей помочь, но другая останавливает:

– Не тронь ее, у нее дочь умирает.

Через несколько часов к ней подошел муж:

– Алла, Татуша вызвала из Тбилиси профессора. Он прилетел. Он около Ани и зовет тебя.

Аля встала, посмотрела невидящими глазами на мужа и, держась за стенку, прошла в кабинет.

Анечка лежала на столе совсем голая. Ее чем-то поливали и обмахивали сложенной газетой.

– Вы мать?

Аля кивнула.

– Подойдите сюда.

Она подошла к голове дочери. Профессор зажег спичку и приподнял веко ребенка – зрачок не двигался, не реагировал на свет. И другой глаз. Зрачки были неподвижны.

– Мы сделали все возможное. Пульса нет. Только над пяткой иногда удается поймать очень слабый удар. Вы должны быть готовы ко всему.

А в мозгу стучало: «Это я… Это я умираю… Умираю вместе с Анечкой… Уносят ее злые гуси-лебеди».

Она вышла в коридор. Во двор. В дальней угол.

– Прости…

В другой угол двора, через дырку в заборе в чей-то сад:

– Прости… Прости, если можешь.

Никакого ответа. Внутри все каменно – ни слез, ни крика…

И так день за днем – дочка ни живая, ни мертвая. Но все-таки где-то там, над пяточкой, пробивается иногда удар: тук…

Седьмой день.

– Алла, сегодня все решится. Я отменила лекарства, так как они могут отравить ребенка. Если температура поднимется до 41,5, это будет… конец, – говорит Тамара Северьяновна.