Переходники и другие тревожные истории (ЛП)

Я почти различал облик, плечи, руки, но не в реальности. Чтобы их сотворить, мне нужно было это представить.

Но я видел лицо, лицо старика, рябое, иссохшее, морщинистое, искажённое жестокостью, алчностью и отчаянным, почти трогательным ужасом.

«Помоги мне», сказало оно. «Верни меня назад, в смерть, хотя бы в чистую смерть».

«Чёрт побери, Куилт», сказало оно. «Я оставлю тебя здесь со мной, навсегда. Ты это заслужил».

«Я не могу заплакать», сказало оно. «Даже в этом мне отказано».

Пока я наблюдал, это лицо разложилось до голого черепа, не толще серой грязной бумаги; тускло-красное свечение билось внутри, освещая его, как трепещущий бумажный фонарь.

«Джеффри Куилт…»

Оно притронулось ко мне. Я ощутил на щеках прикосновение ледяных пальцев, сомкнувшихся за головой.

«Джеффри Куилт…»

Тогда я узнал голос. Это и было моим впечатлением, за которое мне так щедро платили.

Я понял, что наконец-то встретил своего патрона, тут, в дурном месте.

После этого момента мои воспоминания затуманены. Я не могу сказать, что именно вызвало у меня ужас, приведший к действию. Возможно, это была перспектива навеки остаться в этой пустоте. Возможно, дело было в том, что явление ласково поглаживало мой лоб, попеременно угрожая и умоляя.

Каким-то образом я отбился и ощущения вернулись. Я чувствовал узы костюма и отчаянно сражался с ними, будто от спасения зависело гораздо больше, чем моя жизнь.

И я почувствовал, что выскальзываю на свободу, шершавая ткань разрывалась на моём лице, руках и бёдрах, будто оставляя меня совершенно беззащитным, обнажённым.

Я гораздо меньше опасался падения с башенного балкона, на третьем этаже, чем остаться внутри костюма.

Мне повезло. Мои руки вцепились в разнообразные ремешки и я повис в воздухе, раскачиваясь туда-сюда, обдираясь о камень башенной стены. Также по счастью, мне как-то удалось вскарабкаться наверх по «перемётному костюму», хватаясь за ремешки, потом забираясь по шнуру, тянущемуся к «кошке» и, наконец, по перилам крыльца, всё это время с плотно зажмуренными глазами.

Я прополз через портьеру, затем лёг без движения на полу студии, задыхающийся, опустошённый.

Внизу непрерывно звонил и звонил телефон. Я просто лежал и слушал его звон. Этот звук приносил утешение, как и простое ощущение крепкого пола подо мной.

Лишь спустя очень долгое время я сумел спуститься по лестнице, подойти к телефону и сообщить моему патрону, что я потерпел неудачу, что никакой картины не будет.

Он послал за мной водителя. Но, до того, как прибыл этот человек, я собрал всё своё мужество и возвратился в комнату башни, и даже на крыльцо. Я стоял там, вглядываясь в темноту, «перемётный костюм» всё ещё свисал с перил передо мной. Я видел лишь обычное зимнее небо и пенсильванский сельский пейзаж. Потом я заметил приближающиеся фары на подъездной дороге и снова поспешил вниз.

— Мой хозяин искренне надеялся, — заметил шофёр, — что вы полностью положитесь на свой художественный талант и чувствительность, и сумеете избежать соблазна перемётного костюма, который, как вы видели, оказался настолько пагубным для него самого. — Он не упрекал; и он не строил догадок. Он просто знал.

Я не стал отвечать.

Когда мы выехали, он глянул на меня — думаю, с иронией — и сказал: — Вы не первый.

— Не первый, — устало повторил я.

— Первым был мой хозяин. Он был первым и единственным обитателем этого дома.

Мой затуманенный разум не мог сложить эти части воедино. — Минуту. Это… нет, вы наверное, ошибаетесь. 1892 год. Значит, вашему боссу, по меньшей мере, сто лет.

— Мой хозяин уже был немолод, когда построил этот дом, — пояснил водитель. — Ему было семьдесят, когда он приступил к тому, что назвал своим прожектом. Теперь ему сто шестьдесят семь лет. Его проблема, сэр, которую, как он надеялся, вы сможете разрешить, состоит в неспособности умереть.

[Джеффри Куилт окончил рассказ.]

Я сидел на полуосвещённой кухне. В пиве выдохлась вся пена. Дом был безмолвен, кроме редких постукиваний и поскрипываний. Смолк даже попугайчик.

— Ты ведь не ждёшь, что я поверю этой истории, — в конце концов произнёс я. — Это — вздор и ты это понимаешь.

Он поднял руку, прерывая меня. Я не понимал выражения его лица. В тот миг он был совершенно непостижим.

— Нет, это не так. Это правда. Каждое слово. Как и настаивал мой патрон, я ничего не подстроил.

— Но в этом нет никакого смысла.