И я сказал сам себе, что подсознательно до сих пор её люблю. По-другому никак не получалось объяснить эту боль.
Вдобавок, было и ещё кое-что: в полутьме она явно выглядела моложе. Это проявлялось в том, как мерцала её кожа. И что-то ещё, чего я не осознал, пока не убрался оттуда.
Волосы Лоры были абсолютно чёрными. Белая полоса — лампас, как она её называла, несомненно исчезла.
Барри вновь замолчал, словно не в силах продолжать.
— Так, подожди-ка, — сказал я немного спустя. — Кое-что из этого точно невозможно. Люди ведь
— Я видел то, что видел.
— Там было плохое освещение. Ты сам так сказал.
— Фил, я это
— Ладно, — отступился я, чувствуя, что бесполезно разбираться с этим пунктом. — Расскажи мне, что случилось дальше.
— Дальше случилось, что я отправился домой. Погода бабьего лета ушла вместе с днём и заметно похолодало. Я весь трясся в этой чёртовой дашики.
Разумеется, уснуть у меня не вышло. Мягко говоря, я был потрясён. Так что я сидел и слушал музыку. Пытался читать. Пытался работать над порученным мне сценарием. Но никак не мог сосредоточиться.
В конце концов я, погасив свет, улёгся в кровать, наблюдая, как по блестящему циферблату будильника двигаются стрелки. О чём я только ни пытался думать, но всегда возвращался к Лоре, к тому, каково было с ней раньше, к образам, звукам и
Наконец я задремал и увидел сон. Я
Я босиком спустился вниз и открыл дверь.
Огромный, оранжевый, смеющийся лик плавал передо мной в темноте. Это была одна из масок Марди Грас. Она заговорила голосом моего пятилетнего сына.
Тогда я понял, что под маской был ребёнок. Она закрывала всё его тело целиком. Из-под оранжевого подбородка торчали расшнурованные кроссовки.
Я сорвал маску, но это был не Дэвид. Там оказалась Лора, её взрослая голова на теле маленького мальчика, искривлённом и скрюченном, словно у какого-то мерзкого карлика. И голос её звучал резко и скрипуче.
Потом она засмеялась надо мной, жутким и резким смехом, и сбежала с крыльца, вниз по ступеням, на улицу. Как был, босиком, я кинулся следом, в скопление многоквартирных домов. Город был пуст, безмолвен и тёмен. Единственный звук — шлёпанье моих шагов, усиленное до невозможности, словно громовое биение исполинского сердца. Однако большеголовый карлик всё равно убежал, пропал меж двух припаркованных машин, потом снова появился посреди улицы, лишь затем, чтобы ещё раз исчезнуть, свернув в переулок.
Наконец мы достигли открытого пространства, голой земли — пустыря или, может, парка. Карлик-ребёнок просто стоял там, дожидаясь, пока я догоню.
Внезапно небо наполнилось слепящим светом. Прикрыв глаза, я взглянул вверх, на сверкающий, вращающийся, жужжащий диск и услыхал голос Лоры.
Свет потускнел и на диске появились часовые стрелки, крутящиеся сперва медленно, потом быстрее, назад, затем вперёд, потом опять назад…
Сработал будильник и я проснулся в своей спальне, мокрый от пота.
— Это был всего лишь сон, Барри.
Он глотнул пива и поперхнулся.
— Ты в порядке?
— Да-да. Я в порядке. Теперь ты подумаешь, что я проснулся и обнаружил пижаму порванной, а ноги грязными от бега по улицам, но это не так.
— Это не так. — Утверждение, не вопрос.
— Но тот сон был большим, чем просто конфликт в сознании. Это было то, что оккультисты, чародеи, или как их там, называют
— Ты же на самом деле не веришь…
Теперь я начинал подумывать, что должен прервать рассказ Барри прямо сейчас. Было небезопасно, что он с такой убеждённостью продолжает эту тему.
Барри явно верил в каждое слово, которое произносил. Именно тогда я и подумал, что он действительно повредился в уме.
Но его никак не получалось остановить.
— Тем воскресеньем — лишь неделю назад — настал день посещения, когда я мог отправиться в Нью-Йорк и повидаться с моим мальчиком. Вот почему был заведён будильник. Я измучился. Я почти не спал. Но всё равно собрался. Я не хотел подводить Дэвида.
Один раз я заснул в поезде и мне приснилась Лора, сцены наших былых радостных минут, но почему-то они казались мне наигранными, почти угрожающими.
— Нет, — отвечал я в своём сне. — Отцепись от меня…
Затем проводник потряс меня за плечо и разбудил, обеспокоенный выражением моего лица.
— Эй, приятель, не твоя остановка?