Переходы от античности к феодализму

Сельскохозяйственная депрессия на Востоке имела еще одно, причем фатальное, следствие. Более молодым и менее прочным торговым городам Балтии, Польши и Руси сопротивляться внезапно наступившему сокращению производства в сельской местности было намного труднее, чем более крупным и старым городским центрам Запада. Последние представляли собой важнейший сектор западной экономики, который, несмотря на все кризисы, несмотря на все народные волнения и банкротства патрициев, в конце концов, в XIV–XV веках, вырвался вперед. Уже к 1450 году, несмотря на все жертвы эпидемий и голода, общая численность городского населения в Западной Европе выросла. Но восточноевропейские города были намного более уязвимы. К 1300 году ганзейские города могли сравниться с итальянскими портами по объему своего товарооборота. Но стоимость их торговли, которая состояла из импорта тканей и экспорта продуктов дикой природы (древесина, пенька, воск или пушнина), была намного ниже; [389] при этом они, конечно, не контролировали никакой сельской contado . Кроме того, теперь они столкнулись с серьезным морским конкурентом в лице Голландии; в XIV веке голландские суда стали проходить через Зунд, а к концу XV века на них приходилось уже 70 % всего движения через него. И в 1367 году для ответа на этот вызов немецкие города от Любека до Риги формально объединились в Ганзейский союз. Но, как бы то ни было, это объединение им не помогло. Зажатые в тиски между голландской конкуренцией на море и сельскохозяйственной депрессией на суше, ганзейские города в конечном итоге были раздавлены. Но с их упадком исчезла основа и местной коммерческой жизни по ту сторону Эльбы.

И именно эта слабость городов позволила местной знати прибегнуть к такому решению кризиса, которое было структурно недоступно для нее на Западе. Манориальная реакция постепенно упраздняла все крестьянские права и систематически превращала арендаторов в крепостных, работавших на землях феодалов. Экономическое объяснение этой ситуации, диаметрально противоположной той, что в конечном итоге сложилась на Западе, состоит в иных отношениях между землей и трудом на Востоке. Демографический спад, хотя и был в абсолютном выражении менее серьезным, чем на Западе, еще более обострил здесь нехватку рабочих рук, характерную и для предыдущего периода. Принимая во внимание наличие в Восточной Европе обширных малонаселенных пространств, бегство крестьян представляло для господ большую опасность, поскольку никакого недостатка в землях тогда не наблюдалось. В то же время переход к менее трудоемким формам сельского хозяйства, вроде производства шерсти, которое пришло на выручку господам, столкнувшимся с сильным давлением в Англии или Кастилии, был почти невозможен – земледелие и выращивание зерна были основными в природных условиях на Востоке Европы направлениями производства еще до начала серьезной экспортной торговли.

Таким образом, соотношение земли и труда само по себе побуждало дворянский класс к насильственному ограничению мобильности крестьян и созданию крупных манориальных имений. [390] Но экономическая прибыльность такого пути и его социальная возможность – очень разные вещи. Существование городской муниципальной независимости и ее притягательность, даже если они уменьшились, явно служили препятствием для широкого закрепощения крестьян. Очевидно, что на Западе именно объективное «включение» городов в общую классовую структуру помешало решительному усилению крепостничества в качестве ответа на кризис. Таким образом, предпосылкой безжалостного закрепощения крестьян, последовавшего на европейском Востоке, было уничтожение автономии и жизнеспособности городов. Знать прекрасно сознавала, что она не могла преуспеть в подавлении крестьян, не подчинив себе города. И теперь она решительно перешла к выполнению этой задачи. Ливонские города активно сопротивлялись введению крепостничества; города Бранденбурга и Померании, всегда находившиеся под большим давлением баронов и князей, никакого сопротивления не оказали. Но и те и другие были разбиты в борьбе с их феодальными противниками в XV веке. Пруссия и Богемия, в которых города традиционно были более сильными, оказались – что само по себе говорит о многом – единственными зонами на Востоке, в которых в эту эпоху произошли настоящие крестьянские восстания и имело место насильственное социальное сопротивление знати. Тем не менее к концу Тринадцатилетней войны все прусские города, за исключением Кенигсберга, были разрушены или захвачены Польшей. После этого только Кенигсберг оказал какое-то сопротивление закрепощению, но был не в силах остановить его. Окончательное поражение гуситов, в армиях которых бок о бок сражались крестьяне и ремесленники, точно так же предопределило судьбу автономных городов в Богемии. В конце XV века примерно пятьдесят семей магнатов монополизировали здесь политическую власть, и с 1487 года они начали жестокое наступление на ослабленные городские центры. [391]