Таким было эпохальное отставание Восточной Европы. Главную причину этих скромных, по общефеодальным меркам, достижений следует искать в природе восточного крепостничества. Производственные отношения в деревне никогда не оставляли здесь крестьянину того маргинального пространства его независимости и предприимчивости, которое всегда существовало на Западе – сосредоточение экономической, юридической и личной у одного господина, которое служило отличительной особенностью восточноевропейского феодализма, исключало эту возможность. В результате отношение площади земли в господском хозяйстве к площади арендуемых наделов зачастую серьезно отличалось от западного. Польская шляхта последовательно поддерживала отношение вдвое или втрое выше существовавшего на средневековом Западе, расширяя свои folwarky
до возможных пределов. Барщина точно так же была поднята на невиданные в Западной Европе высоты – нередко она была в принципе «неограниченной», как в Венгрии, или составляла 5–6 дней в неделю, как в Польше. [411] Наиболее поразительным следствием этой феодальной сверхэксплуатации было полное изменение всей структуры производительности феодального сельского хозяйства. Если на Западе урожаи на господских землях обычно всегда были выше, чем на крестьянских наделах, то на Востоке крестьянские наделы нередко достигали более высокого уровня производительности, чем в хозяйствах аристократов. В Венгрии в XVII веке урожайность крестьянских наделов иногда вдвое превышала урожайность господских земель. [412] В Польше имения, размеры которых выросли больше чем вдвое, смогли при этом увеличить свой действительный доход только немногим более, чем на треть – настолько острым было сокращение производительности труда крепостных при таком гнете. [413] Пределами восточноевропейского феодализма, которые ограничивали и определяли все его историческое развитие, были пределы его общественной организации труда – производительные силы в деревне были зажаты в сравнительно узкие рамки присущими ему типом и степенью эксплуатации прямого производителя.