Перехваченные письма

Мужество. Ужасная боль в груди от плохой жизни. Совестливость до физической боли. Разочарование в успехах. Стоит ли писать, если Иванову больше хлопали? Затем реакция. Скажи сам, какие стихи. — Очень хорошие, но оккультные.

Странная долгая весна.

Радует зелень в окне. Радуют Карские — милый дом. Радует Дина — друзья на всю жизнь. Блюм милый. Но от ребячества — страшная боль в сердце. Надо быть серьезным, взрослым, безумно гордым — но не перед другими, а гордиться тем, что мы любим: рыцарским озарением, святостью решения.

Сейчас буду работать.

* * *

Утром не работалось, проснулся у Блюма, обедал у Минчина. Вечером (медитации не было) Кочевье. «Службу» видел недолго. В Кочевье было мило. Потом долго шли с Лидой и Диной, и мне было больно, как Дина истерически разговаривает с нею. Были в Куполе, где я угощал ее caf'e li'egeois[93], потом шли пешком часа три подряд, был приятный мистический разговор с молитвами, благословениями, слезами и страшными гаданьями. Начался с того, что она видела нас вдвоем со «Службой» и сказала, что у нее «спина низкого человека».

Высокие вещи мы говорили.

«Служба» простовата, между прочим, все эти дни носилась с идеей, что беременна. Придется ее ликвидировать, хотя долг мне открылся тогда быть с ней милым и служить ей до конца ее любви. Так надо и сделать. Не везет мне в женщинах. Никогда не могу полюбить. Ищу Еллу — небесное существо.

* * *

Угнетает меня то, что очень я оборвался. Жалко куртки тогда не купили, навсегда бы осталась, а то все деньги проиграл.

Удивительно меня тронула на March'e спящая на солнце фигура. Уснуть бы так ни с того ни с сего. Только совестно. Берусь завтра вновь за «Аполлона Безобразова». Надо его с рук долой.

Вчера была странная медитация во сне. Со всех сторон рождались соблазнительные вещи — пейзажи, здания, женщины, радостные состояния. Но я от всего этого отказывался для поворота вглубь — к жалости и вере. Проснулся поэтически опустошенным, как мне казалось, но необыкновенно подбодренным в рыцарском смысле.

А позавчера — странный, грешный день. Никакое утро. Был у Минчина, затем пришел к Дине с картиной Блюма, найденной у него в коридоре. Там писал стихи и заснул. Во сне безумно сладко употреблялся с ней, а после долго еще дремал в солнечном луче, она делала вид, что спит. Но просто ей было мило.

Дневник Иды Карской

Из записей мая 1930

Я часто скучаю, даже плачу. Когда Сережи нет, мне скучно, я занимаюсь и жду его. А когда он приходит, то ждать уже некого, и мне тогда делается грустно, грустно. Ужасно еще то, что приходится ежедневно считать деньги, чтобы хватило, пока найдется работа. Мне это слишком противно.

Я напрасно огорчаю Сережу, он сильно устает от этого. Мне часто стыдно ему сказать, что я хочу выйти, хочу на Montparnasse, хочу видеть людей, говорить глупости. Я люблю это. Он этого не понимает или не желает понять.

Дневник Бориса Поплавского

Из записей мая 1930

Почти все разобрал и убрал библиотеку, на это ушло три дня, во время которых я ничего не делал. Но я отдыхал, ибо нужно было отдохнуть. В воскресенье прямо радуга в глазах у меня была от переутомления.

Ужасное было воскресенье. С утра поехал на March'e — без Дины, с которой опять прямо-таки любовь. Она была со мной груба, мстила, вероятно. Сперва хотел погулять на Champs-Elys'ees, но не выдержал невроза, прямо из дому поехал. Потом всю ночь напролет карты. В безумной тоске панического проигрыша поссорился с Шурой Гингером. Думается, это на всю жизнь. Удивительно невеликодушный, просто жестокий человек.

Где-то за занавесом высокое настроение, здесь — ужасающая блажь и пустота.

Спокойствие, надо играть на остаток, — но сегодня же.

20-го был дикий день, с утра лентяйничал, переставлял книги, читал газеты и спал, видя странные сны. Читал Эдгара По, гениальный визионер, но смысла своих видений не видел, говорит Дина. После этого глубочайший разговор на скамейке о принятии жертвы Христа — до головной боли. Прилив прошлой метафизической ясности. Шел домой, ясно видя и огорчаясь тому, что многое уже проиграно. Ну что ж, сразимся на остаток.

* * *

Думал, разлегшись, о том, как женщинам иногда хочется «принять член».

Не ответил на pneu — денег жалко, скажу, что не было.

Адски пропал вчерашний день, хотя было что-то вроде медитации. Снились милые сны, между прочим, оркестр — у нас где-то на даче — состоящий из зверей и птиц, и все это в полуоткрытую дверь в радостном розовом освещении.

С Диной долгие мистические разговоры, но не любовь. Эротически она по-прежнему привлекательна. Долгий разговор с ней в метро и в странном кафе на S^t Germain до слез.

* * *

С утра спал и читал электрическую книгу. Затем писал стихотворение о заре и затем зачем-то сорвался на March'e, где купил Дине узкие перчатки (которые пришлось разрезать) и голубой пояс. Безумно устал, невроз — как в некоторых снах, когда кажется, что ходишь без штанов. Потом «Служба», скука, объяснение.