Перехваченные письма

Вчера — бурное воскресенье. Утром спал и медитировал на улице где-то около Pont Notre-Dame. Хотя знал заранее, что иду еться, в общем.

Играли в стрелу у Карских и нежно и несколько надорвано еблись у них на верхнем этаже при открытой двери. Затем тоска и отскребывание засперменных брюк. Поздно вечером нежность — и безумно трогательные отношения, кажется, опять любовь. Перекрестил ей лоб, грудь и руку.

Обязательно письмо Татьяне.

Мама ушла. Дина остается — милая. Надо бы поработать еще.

Солнце закатывается совсем.

Примечание Осветителя. Наклеен клочок русской газеты с вырезанным куском. Оставшийся текст: «Эпоха „непризнанных гениев“ и „прекрасных безумцев“ миновала. В публике — и даже не только в публике — есть твердое убеждение: всякий талантли-… [далее вырезано, затем:] …Конечно, биографии великих людей известны и выпускаются в свет в настоящее время особенно часто. Известно, что величайший математический гений истекшего столетия Абель умер от голода и неудач…» Приписка: «Это обо мне. Вот дура милая».

* * *

Страшная сонливость. Засыпаю по пять раз в день. Плохие, но чрезвычайно волевые медитации. Иногда боль в голове, все там же. Сегодня франко-рюс[94], не хочется, но пойду и буду говорить. Дина очень близка.

Вчера объяснение со «Службой», смысл которого в том, что прошлое неотменимо и что вполне стоит три месяца встречаться и скучать, чтоб в результате три минуты было хорошо, — стихи неизвестного достоинства.

Беспорядок в жизни — остаток прохождения «Службы». Но появляется солнце и некие глубоко метафизические часы, когда так много счастья и свободы, что, кажется, мне бы написать все книги, все стихи и даже все картины мира. О счастье, близко лето, когда все дела уедут и можно будет так много работать и потеть на солнце, и опять на природу поеду, хотя страшно — не разучился ли ее понимать.

В мавзолее из черного камня
Посредине огромного зала
Будет сниться века и века мне,
Как в слезах ты меня целовала.

* * *

Я боль люблю. Я полюблю.
Я погибаю и люблю.

Я пароход ушедший в море,

Я капитан, грустящий в нем,
Я синее сиянье с моря,
Я буря в мире роковом.

Прости меня, пойми с полслова,

Погибнет все вернется слово,
И снова скажут это слово,
Любимое повторят снова.
Но вот мечта: в последний час,
Смеркаясь в бездне голубой,

Твое лицо в последний раз
Хочу увидеть пред собой.

Не синее сиянье звезд,

Не музыку, не гор громады,
Твое лицо и белый крест —
И больше ничего не надо.

Глава 5 ПОШЕЛ ПО ВОЗДУХУ

Дневник Бориса Поплавского

Из записей мая-июня 1930

Был небольшой бал. После хорошего в общем дня сперва я держал себя страшно чинно и благородно, потом, увлекшись стрелой, перессорился с Дряхловым из-за трех франков до слез. На рассвете возвращался изможденный и грустный и тоже все хотел плакать; хотя хорошо плакать.

Настало мое идеальное время. Нужно будет осуществить золотую жизнь. Радует комната и книги. Все в общем в порядке, с христианской точки зрения, а без нее — мрак и боль ужасная. Совесть вообще стала меня дико грызть.

* * *

Май кончается, а уж настроение совсем летнее. Хочется ходить целыми днями, полным сомнений, храбрости и жалости. Читаю немного о древности и прямо восторгаюсь. Много теряю времени на прогулки с Заковичем, который мне очень мешает, да и сейчас он здесь сидит и, посвистывая, читает Последние Новости.

С Диной вчера опять отвратительные нежности и ссора, а был такой изумительный, сияющий вечер, и где-то все теплело и дышало. Хочется работать, но скоро надо будет идти на «Службу» и купить ту изумительную книгу рукописную.

Руки грязны, морда небрита, и грязна, и желта, узкоплечесть, грязная рубашка, босой совсем — ботинки развалились, но здоровье ничего, сердце будто исчезло, на аппаратах всех побиваю легко.

Вчера спал до трех, потом читал и, получив письмо от «Службы», с облегчением пошел к Дине, с которой было отвратительно. В страшном утомлении, прямо-таки в изнурении ехали домой с Ладей в коричневом трамвае, где я, увы, потерял полтинник. Оборвался я страшно, каждую минуту готов с кем-нибудь драться.

* * *

Голова немного болит, до того ужасная тоска и опустошение от утреннего путешествия с Заковичем. Не могу даже писать. Уже 5 часов, и ничего еще не сделано. А в 8 надо быть на «Службе». Кстати, чудно я вдруг стал к ней относиться, могу с ней поговорить о религии. Милая, обижается, прислала pneu: «Я совсем потерялась».