Перекрёстки Эгредеума

Ей отчаянно хотелось вернуться к созерцанию сна или хотя бы в общих чертах вспомнить, о чем он был, но бремя пробуждения уже навалилось на неё и отравило беспечный покой беспамятства. И бессвязные фрагменты едва уловимых образов, высвеченные блуждающим лучом не до конца пробудившегося сознания, таяли неумолимо и бесследно. В голове назойливыми молоточками колотился гудящий ворох тягостно-тревожных мыслей, а в груди что-то гадостно ныло, словно в сердце разверзлась крохотная чёрная дыра.

Беспомощная, она всё глубже погружалась в унылую трясину бодрствования, сковывающую разум кандалами обыденности. От собственной опустошённости было скверно и тошно.

Сызмальства будучи мечтательной по натуре и успев за неполную четверть века своей жизни глубоко разочароваться в этом мире и населяющих его людях, Мария Станиславовна сегодня особенно остро ощущала всю бессмысленность повседневной суеты, как и тщетность любых попыток вырваться из её порочного круга, состоящего из тягостного пробуждения, мучительного бодрствования и прерывистого беспокойного сна, не приносящего отдохновения. И лишь иногда — всё реже и реже с годами — ей удавалось хотя бы на краткий миг приблизиться к чему-то, лежащему за пределами этой безысходной тюрьмы, не принадлежащему мимолётному суетному существованию в плену общепринятой реальности.

* * *

Благословенный край незаходящего солнца.

Ласковый ветерок бежит среди высоких трав — бежать вместе с ним, утопая по пояс в душистой зелени. В бескрайнем поле под оранжевым небом. Под вечным предзакатным небом.

Если повернуться к солнцу и бежать, бежать налегке, не чувствуя ни ног, ни усталости — не ощущая тяжести собственного тела, лететь по ветру за щебетанием крохотных птах, радующихся радостью бегущего, — можно добраться до изумрудного берега задумчивой реки. И здесь, у самой воды, напитанной глубокой зеленью отражений, — малахитовый замок в объятьях тёмного плюща, взбирающегося к островерхой крыше.

Прохлада древних камней, припасть к ним горячей щекой — и погрузиться в мирные грёзы. Неуловимые воспоминания о призрачном счастье, о беспечных днях чьего-то потерянного детства. И так ли уж важно, что воспоминания эти чужие.

В них она, подобно златопёрым птахам, радовалась не своей радостью, дышала умиротворением неведомого странника, вернувшегося в сказочный дом.

И так ли уж важно, чей.

Когда она впервые увидела этот мир? В одну из тех тревожных ночей накануне вступительных — так и не сданных — экзаменов в колледж? Или ещё раньше, в далёком детстве, не таком беззаботном, как в этих снах? Так ли уж важно, если всё это кажется одним и тем же сном, непрерывно длящимся за завесой безрадостных будней, за бетонной стеной серой реальности, в чьих окнах он мелькает редкими отблесками блёклого — не в пример тамошнему — солнца.

Он существует, этот мир, мир из сна — или мир, открывающийся во снах, — вне зависимости от того, смотрит она на него или нет. Он таится где-то по ту сторону бодрствующей реальности, тающей в утомительной и бесплодной суете, он терпеливо ждёт за порогом унылой действительности, заключённой в темнице общепринятых измерений и строгих правил, где фантазиям подрезают крылья, а мысли приучают выстраивать по линейке.

Но за всю жизнь она так и не научилась вызывать эти чудесные сны по желанию. И запоминать в деталях — тоже. Цеплялась за ускользающие обрывки тающих грёз, как за клочья тумана, и бродила нездешним призраком по книжным дорогам. День за днём, год за годом. В ожидании ночи, когда снова увидит незаходящее солнце, долы и холмы, море разнотравья и океан плещущегося тепла, чьи воды, провожая светило далеко на юг, до самого зенита, исторгают огненную пустыню. А ещё старинные замки и величественные дворцы с островерхими башнями, прекрасные далёкие города, похожие на те, что виднеются иногда в изменчивых формах облаков, расцвеченных янтарём заката.

Вот бы найти туда дорогу, думалось ей в изнурительном ожидании, продолжавшемся иногда многие месяцы. Вот бы прийти туда и остаться там… навсегда.

* * *

Ровно через полтора часа Мария Станиславовна торопливо шагала по мокрому асфальту через пустой двор психиатрической больницы. Поблёкшие деревья вдоль дорожки роняли запоздалые капли переставшей недавно мороси. Первый день сентября — а как будто поздняя осень. Вокруг было серо и стыло, и вместо прохладной свежести в воздухе набрякла какая-то гнетуще-болезненная сырость.