Перекрёстки Эгредеума

«О, какая бездна неизведанного таится в разуме человека! — в заключение неожиданно восклицал фон Беккер в манере, больше приличествующей поэту, чем психиатру. — Неужели в такой хрупкой костяной коробке, как череп, в таком крохотном клубке плоти, как мозг, помещается такая мощная сила, как фантазия, способная охватить всю Вселенную и даже выйти за её пределы? И неужели эта конструкция так уязвима, что ничтожные колебания температуры собственного тела или невидимые глазу магнетические возмущения поля Земли ввергают её в хаос?

Или же мы и вправду имеем дело с чем-то более глубоким и неизученным, с чем-то, соединяющим и Солнце, и Землю, и человека как мыслящее существо?»

«Да уж, вот так концовочка, — подумала Мария Станиславовна. — Переутомился, видать, описывая чужой бред. Или оставил рукопись на столе в кабинете, куда проник кто-то из пациентов и добавил немного от себя».

И тут же ей стало совестно от таких мыслей. Потому что они были чуждыми. Навязанными в ходе многолетней учёбы. Кто-то хотел, чтобы она думала таким образом, чтобы считала общепринятую реальность единственно подлинной, а миры, рождённые во сне или в бреду — пустым вымыслом. Она и сама пыталась так думать. Игнорировала загадочные совпадения и таинственные события. Списывала всё на игру воображения или причуды памяти. Но больше не могла.

Нет, она решительно отказывалась продолжать этот самообман.

Ведь даже в книге, наугад схваченной с полки, в случайно прочитанной истории давным-давно умершего пациента она видела очевидную связь с собственными снами.

И объяснить это можно очень просто: Крис Теодороу прав. Параллельные миры существуют — хотя это название неверное, ибо они всё-таки пересекаются. Как и сознания людей.

Ну или она сходит с ума.

В интернете Мария Станиславовна нашла современную версию таблицы Швабе. Последний максимум солнечной активности приходился на 2014 год. Тот самый злополучный год, когда она увлеклась психиатрией. Когда познакомилась с идеями Теодороу. Когда впервые за долгие годы, минувшие с той злополучной предэкзаменационной ночи, услышала голос Ир-Птака.

ГЛАВА 6. КНИГА РАДОША

Сны её с каждым днём становились всё беспокойнее и ярче, хотя вспомнить что-то конкретное по пробуждении не всегда удавалось.

Просыпаясь, Мария Станиславовна долго лежала с полуприкрытыми глазами, и зыбкий мир под вздрагивающими ресницами цвёл неотступными бесформенными красками. Смутно и беспричинно сами собой возникали в мыслях обрывки странных фраз и непонятных слов.

А перед сном однажды, когда она уже ступила на порог грёз, но ещё осознавала себя бодрствующей, её настигло внезапное и крайне неприятное ощущение падения в пустоту — и там, в этом головокружительном бездонном провале, множество пауков рассыпались по её лицу. Они оплетали её паутиной так крепко, что ни двигаться, ни дышать было невозможно. Очнувшись от кошмарного наваждения, она долго ещё ощущала на коже тошнотворные прикосновения тонких щетинистых лапок.

Вспышки образов в памяти… Всё это уже было, и не раз. Что-то знакомое, близкое виделось ей, и в этой неуловимой близости была какая-то чарующая и вместе с тем пугающая тайна.

Призрачные силуэты. Фрагменты событий и разговоров, от которых не оставалось ничего, кроме бессловесных переживаний — непоправимого горя, радости единения, сокрушительного разочарования.

Бессвязные сцены, полные печали. И ужаса, едва сдерживаемого от прорыва в повседневность оцепенением непробиваемого автомата. Но цепи хлипки, автомат — хрупок. И лучшие машины со временем выходят из строя. Тем более — человеческие.

Но сегодня ей виделось иное.

* * *

Бескрайнее поле жёлтых цветов.

Изумрудный лес. Звонкий ручей, звенящий у подножья холмов, уходящих в сизую даль.

Каким же далёким и призрачным всё это было!

Ей стало неловко от осознания собственной чуждости миру, что грезился в умиротворённом сне. Её присутствие омрачало радость дня, грозило разрушить его покой. Она чувствовала, что не вправе здесь оставаться.

Видение наполнилось фигурами странных людей — или духов? — в пёстрых нарядах. Лица, что обращались к ней, были подобны сияющим звёздам — и блёкли, стоило только присмотреться.

Несмотря на многолюдство, кругом царила удивительная тишина — и тревога, затаённая в ней, была чуждой миру — как и сердце, в котором она свербела.

Светлая музыка дуновением ветра коснулась слуха.

Мария Станиславовна пошла на звук.

Возле ручья девушки в голубых платьях водили хоровод и пели чарующую песню, всколыхнувшую в памяти что-то знакомое, но давно позабытое. Слова её рассыпались журчаньем воды и шёпотом трав.

Какой-то явственно славянский, но непонятный язык. Может, польский, чешский или вроде того. Да, кажется польский. Мария Станиславовна не могла похвастать знанием этого языка, хотя на нём, вроде бы, говорил кто-то в её роду.

Нужно было уйти, уйти поскорее, пока беспечные певуньи не заметили затаившейся подле них чёрной тени.

Нужно было бежать, бежать от ужаса, грозящего растерзать весь мир — и Мария Станиславовна уже не знала, была ли она тем ужасом или он гнался за ней.