Перекрестки над «Т» [СИ]

Мало-помалу плашкоут затих. К этому времени завершился и ролик. Пилоты оторвались от экрана — но никто ничего не спросил.

— Ну что, — необыкновенно четко и тихо поинтересовался капитан, — Есть ли еще у кого сомнения в том, где именно мы находимся?

Пилоты переглянулись. Припомнили виденное в ролике только что.

Лица на трибунах.

Лица аватар на бортах кораблей-мишеней.

Ревущие зрители. Корабли без хода — как привязанные.

Белая молния падающей боеголовки. Вспышка — и жадность, жадность на лицах, высасывающих из панорамных экранов каждую каплю агонии.

— Вы думаете, нас прислали это прекратить? Нас прислали это охранять. — ровным тоном известил капитан Сагара. Пилот «четвертого» — Мусаши — подумал, что неестественно спокойный командир больше похож на робота, чем аватары кораблей-мишеней, только что сгоревших на тех, больших экранах. Между тем Сагара выдохнул:

— Мы, разумеется, можем счесть приказ преступным. Можем? Окита?

— Нет, господин капитан. Это же не люди.

— Те, что привязаны, или те, что смотрят?

— Хороший вопрос, Киришима. Асари, ответите?

— Формально — те, что привязаны. А по существу…

— Продолжайте, курсант.

— То, что выглядит, как утка, крякает как утка, думает, как утка…

— То есть, мы признаем существо разумным на основании всего только личного мнения? Без какого-либо четкого критерия, который можно измерить, зафиксировать, повторить?

— Господин капитан.

— Мусаши?

— Маленький ребенок выделяет мать среди окружающего моря цветных пятен и начинает ее признавать — тоже на основании всего лишь собственного мнения. Не измеряя ее разумность никаким прибором.

— Отлично сформулировано… Кейта, скажите мне, как быть с другой стороной монеты. Эти, на трибунах, которых мы только что не захотели признавать людьми, не так уж неправы: туманники реально задолжали. Разве они не должны платить?

— Господин капитан, курсант Окита. Зачем вы задаете нам все эти вопросы? Зачем заставляете нас думать? Разве вы сомневаетесь, что мы вам верим?

— Затем, Окита-сан, что после этого испытания мы вернемся в Японию. И будем там ходить по улицам. И любой мудак сможет показать пальцем или кинуть куском говна: вот, эти цепные собаки стерегли долбаный Колизей, где убивали таких милых приятных девушек. Мало вам будет утешения, что вы подчинялись моему приказу.

— Я с трудом верю, что это вообще происходит со мной… Что в двадцать первом веке — уже после всего, что человечество видело, пережило… После Нанкина, Хиросимы, Дрездена. После Второго Удара, наконец! Неужели нельзя придумать ничего умнее? Не добрее, не этичнее! Просто — умнее? Мы так и остались в Колизее, который интерсетью размазан по всей планете!

— Стратсберг. Бегом обнял ее. Пока я это не сделал. Не тормози! Нам надо пережить завтрашний день. У пилота не должны трястись руки. Куртку накинь. Все, так и сидите. Ничего, сейчас согреется и успокоится… Асари, так что вы мне скажете? Туманники разрушили города, утопили корабли, прервали морскую торговлю, лишили работы моряков, привели к голоду и нищете их семьи. В Японии нас встретят и потерпевшие от кораблей Тумана тоже — что вы скажете им?

Что увидели смазливые мордашки, гладкие ножки — и забыли, что мы армия? Что наша задача, цель и смысл существования — заставить виновников платить и каяться, платить и каяться?

— Капитан… Если мы можем видеть исторический пример — Колизей, Рим — то там было такое место… Предатель, выдавший христиан императору, раскаивается и приходит к первосвященнику. И ожидает кары. Первосвященник же говорит ему…

— Наш бог — бог милосердия, — утвердительно кивнул капитан. — Я тоже смотрел это кино.

— Милосердия даже для предателей? — Мусаши сдвинул брови.

— И кого предали туманники на поле мишеней? — шевельнулась в куртке Мана. — Это же не их судьба проверяет… Каждый, сталкивающийся с не-человеком, прежде всего проверяет, человек ли он сам.

— Тоже хорошая формулировка, — Сагара подавил зевок, наконец-то переставая походить на робота, — Что ж, Киришима, прояви талант в решении этической задачи на практике. Мы не можем нарушать приказ. Либо мы доверяем командирам, либо мы мятежники. Даже если на трибунах все откровенные мудаки поголовно — то командиры, может статься, берегут этих мудаков на развод. Если надо забить кого перед телекамерами во славу демократии, прогресса и мира во всем мире — так долго не искать.

Киришима выпуталась из куртки, деловито устроилась перед ноутбуком:

— Интерсеть же работает?

— Работает.

— Лучше всего, — сказала тогда Мана, — чтобы испытание отменили по не зависящим от нас причинам. Форс-мажор. Погода отпадает, день выбирали по прогнозу. Нападение террористов, морских чудовищ, диких Туманников — нам же придется с ними сражаться. За тех, орущих на трибунах? Неохота. Конечно, мы не можем симулировать поломку там или отказаться выполнять приказ. Это крест на наших личных делах.

— То есть, они сами должны отказаться, что ли? — присвистнул Окита. — А это мысль!

— Точно, — криво улыбнулась Киришима, разворачивая на экране ноутбука обложку. «Густав ле Бон» — прочитали пилоты, — «Психология толпы».