И снова боль. Нестерпимая и неотвратимая. Она вспорола тьму, словно молния, оставив перед глазами разноцветные пятна. Стас словно куда-то падал. «Неужели смерть? Пустое, темное ничто, я падаю туда. Или взлетаю? Непонятно. Во тьме теряется чувство пространства. Но неужели после смерти мысли не исчезают? Почему я чувствую боль?» Стас ничего не понимал. Боль мешала ему соображать, но все же он отчетливо помнил последний бой с Савелием. «Или это был сон? Но какой может быть сон после смерти? Ну, вот… запутался!»
Вдруг в голове возникло воспоминание о настоящей смерти Савелия, отчего сразу несколько чувств возникли у Стаса: неверие, потому что не должен был так поступить лучший друг, и скорбь от осознания, что Савы больше нет, и никогда не будет. Стас сжал кулаки и почувствовал костяшками пальцев шершавый бетон. И вдруг неистовый холод окатил его с головы до ног. «Да что со мной? Явно не смерть – я бы тогда ничего не чувствовал и не замерз бы так. Что же со мной?» Голова раскалывалась, зубы стучали в бешеном ритме, ему хотелось свернуться в позу эмбриона, но парень раскинул руки в стороны, пытаясь понять, где он, и вдруг задел что-то мягкое, теплое и живое.
– Эй! Не трогай меня! – раздался в кромешной темноте голос Матрены, сразу стало как-то легко, а границы тьмы и смерти отодвинулись на неопределенное расстояние. Стас вдруг рассмеялся, а рядышком захихикала девушка. Смех после такого напряжения, казалось, нес исцеление.
– Так это ты, Стас? – спросила Матрена, как только они перестали смеяться.
– Ага, а где мы? И где Ксюша? – Эти два вопроса волновали его сейчас больше всего на свете.
– Не знаю, – ответила девушка. – Я тоже очнулась здесь. Мы в каком-то маленьком пустом помещении. И здесь холодно.
– Только бы с ней ничего не случилось! – заметил Стас. Голос оживлял пустоту, и темнота становилась менее тягостной, поэтому друзья принялись говорить обо всем на свете, лишь бы не молчать. Вот только тему последнего поступка Савелия, закрывшегося от вичухи Ксенией, они обходили стороной. Слишком яркими еще в памяти были события, слишком было невероятно то, что случилось на «Волгоградском проспекте». Матрена рассказывала Стасу сказки или описывала картины, нарисованные воображением, тот внимательно слушал и пытался нарисовать эти же картины в своем – если бы они когда-нибудь потом сравнили их, то удивились бы, насколько они разные. Но сейчас это было неважно. Разговор разбавлял горечь потери и тревогу за судьбу Ксюши.
Наконец снаружи послышались шаги. Скрипнула ржавая щеколда, и дверь открылась. Друзьям пришлось зажмуриться: неяркий свет, ворвавшийся внутрь, больно резанул по привыкшим к темноте глазам.
– Данилюк Андрей Васильевич, – представился стоящий в дверях мужчина, друзья могли различить только силуэт говорившего. – Комендант этой станции.
– Выпустите нас! – подскочил Стас, но толчок в грудь отбросил его обратно.
– Не положено! Вы натворили бед, и вам придется отвечать перед законом! Впрочем…
– Отпустите хоть Матрену, это ж я управлял дрезиной, и я… ее угнал.
– Да, – согласился Данилюк, – тут я согласен. Матрена? Хорошо, Матрена присоединится к вашей третьей… Ксении, кажется?
– Где она? – Стас вновь подскочил, но был отправлен обратно на пол тяжелой солдатской рукой. Надзиратель, что сопровождал коменданта, был слишком силен для парня.
– Да не кипятись ты! С ней все в порядке. В гостинице она, тут, на станции. Матрена может к ней присоединиться, а ты побудешь тут пока… Кого-то наказать надо! – С этими словами Данилюк захлопнул дверь перед носом Стаса.
– Покормишь, как положено! – сказал комендант надзирателю. – Дней через пять, думаю, сможем отпустить.