Перекресток дорог.Книга 1

— Нам нечего делать на этом совещании, — возражали руководители социал-демократической группы форта. — Мы своими действиями изменим обстановку и поможем совещанию найти правильный путь наступления, а не проволочек и пассивности…

В это же время жандармские полковники Зейдлиц и Попов развивали лихорадочную деятельность: их люди арестовывали на кораблях всех лиц по списку, полученному от Мигачева.

И в условленный час не последовало сигнального выстрела с корабля эскадры в Северной бухте. А без поддержки кораблей заколебался, не выступил и гарнизон форта. Обезглавленные арестами руководителей, не смогли выступить и другие воинские части.

Созванное Никитой Кабановым совещание в доме 33 на Шестой Продольной улице началось, не дождавшись представителей форта литеры "А". Было 4 часа дня 11 июня 1906 года. В этот день началось восстание солдат в Батуме. И оно было подавлено 13 июня, так как не была обеспечена поддержка рабочих, как и в Севастополе.

Кабанов, еще не зная о начавшихся арестах в городе, на кораблях и фортах, в своей речи дал краткий анализ сложившейся в Севастополе и во всей стране обстановки, оценил соотношение сил революции и контрреволюции, выразил твердую уверенность, что если вдумчиво скоординировать усилия революционных элементов армии, флота и народа, то можно победить. Но бросаться в бой лишь только потому, что зло берет, нельзя. Одна злость и один гнев — плохие советчики…

— Товарищи, мы окружены полицией и жандармами! — закричал вбежавший со двора патрульный солдат из группы охраны совещания.

Эти слова "мы окружены" показались сначала невероятными. Никто из участников совещания даже не реагировал на них, находясь под глубоким впечатлением, полной огня и надежд, речи Кабанова. Но сам он мгновенно осмыслил происшедшее, решительно скомандовал:

— Расходитесь, товарищи!

Одни бросились к окнам, вышибая рамы и выпрыгивая наружу. Другие проникали запасным выходом во двор, откуда глухая калитка выходила в переулок. Третьи через завальную стенку прорывались на Пятую Продольную улицу.

Никита выбежал последним и повернул на Вторую Продольную, надеясь укрыться у знакомого рабочего. Но у самого поворота к домику, где жил этот рабочий, он натолкнулся на двух полицейских, которые схватили и пытались тащить в участок матроса, участника проваленного Мигачевым совещания.

Не раздумывая, Никита набросился на полицейских, и те упустили матроса, но начали преследовать Кабанова.

Один из полицейских стрелял, второй гнался с обнаженной саблей. Никита ответил на стрельбу полицейского стрельбой из браунинга. Промахнулся дважды, повернул на Третью Продольную.

Бегство было долгим, так как Кабанов не хотел забегать ни в один из знакомых домов из-за боязни навлечь беду на товарищей.

Сказались бессонны ночи, треволнения, недоедания и этот бешеный бег: у одной из калиток, почувствовав сильное головокружение, Никита упал. А когда обморок прошел, на запястьях уже звенели наручники и протянутая от них цепь к поясу полицейского.

В участке, куда привели арестованного, начали составлять протокол. На вопрос: "Кто вы?" арестованный ответил: "Кабанов Антон Сергеевич".

Записав это, допрашивающий стал задавать другие вопросы, но Кабанов заявил:

— Не тратьте время. Я отвечать отказываюсь, какую бы то ни было вину начисто отрицаю…

— Не можете отрицать! — рассердился допрашивающий. — Вы же стреляли в чинов полиции. Из ваших рук изъят револьвер с боевыми патронами, возле вас найдены стреляные гильзы…

— И все равно, я не виноват: отбивающийся от нападения не может быть виновным…

Поместили Кабанова в камеру на третьем этаже Севастопольской тюрьмы. Железная койка с небольшим столиком и табуреткой — вот все убранство камеры, по которой только и можно было сделать шесть шагов вдоль одной стены, пять — вдоль другой.

Но отчаянию Никита не поддавался. Еще в Сущевском полицейском доме в Москве он понял, что даже годы заточения не усмирят его и не повергнут в отчаяние. Вспоминал он свои детские записки, в которых были признания, что привык уже с закрытыми глазами внутренне вглядываться в мелькавшие в сознании образы, которых вокруг бесчисленное множество. И они связаны тугими нитями с самоощущением: образов больше при утомлении и расстройстве, совсем мало — в спокойном состоянии. Кабанов сам себе улыбнулся: "Разбираться в образах и тем самым развивать свое сознание — разве это плохо?"

Пошагав немного туда и сюда, Кабанов присел на жесткую табуретку, задумался. Вскоре встал и протестующе погрозил кому-то в сыроватый угол, где плесень застыла зеленоватыми пупырышками:

— Быть способным переносить заключение, не значит — любить его, — прошептал он. — Бежал я из Сущевки, должен бежать и отсюда, из Севастопольской тюрьмы.

"Да и пора теперь другая, — звучал внутренний голос. — Теперь уже не детские иллюзии, не наблюдение внутреннего мира с закрытыми глазами волнует и трогает тебя. Ты должен обрести свободу и отдать избранному тобою делу всю жизнь, всю душу без остатка…"