- Я ведь не из доброты тебе все это приволок. Имейся у тебя прудик с водой и достаточно корма – я бы и мальков тебе дотащил бы с радостью. Сам, думаю, понимаешь почему так важно, чтобы это изобилие прижилось не только в Пальмире или Бункере.
- Не класть все яйца в одну корзину?
- Именно так – подтвердил я – А насчет фермы твоей одинокой и почти монастырской – будем сооружать тебе что-то многоярусное. Понадобятся нам крепкие ветки и немало кирпичей. Еще бы проволоку или веревку покрепче метров так двадцать и…
- Все найдется – заверил меня старик и, спохватившись, указал на еще шипящую жареную рыбу – А это?
- Это я уже ел. Прямо вот вкусно было.
- Ну? Так чего отказываешься тогда раз прямо вот вкусно было? Надо ж продолжать!
- Крайне неверное утверждение – рассмеялся я – И даже опасное.
- Ты меня не путай, Охотник!
- Да никого я не путаю. Но предпочитаю по возможности придерживаться привычного рациона – примирительно улыбнулся я – Мне понадобилось немало дней, чтобы привыкнуть к постоянной диете из жирного иноземного мяса с добавлением холловской похлебки и терять или ослаблять этот крайне полезный навык я не хочу. И не буду.
- Так ты ж не одну рыбину приволок – Апостол все никак не мог взять в толк и никак не решался прикоснуться к безумно сильно и вкусно пахнущей рыбе – Ты ведь и для меня, и для себя.
- Ешь уже, пожалуйста – попросил я – А то на тебя глядеть больно.
- А вторую рыбину?
- Да заморозь ты ее уже! Завтра скушаешь!
- Если ты ради меня себе отказываешь, то…
Тяжело вздохнув, я пояснил:
- Мне нельзя баловать себя излишне. Не могу сказать за других, но вот я… таких как я баловать излишне нельзя. Плохо кончается.
- И чем же? Чем плохо побаловать себя?
- Потакание излишеству и баловству превращает деревенских в городских и причем навсегда – фыркнул я.
- Чего-чего?
- Да бабушка моя так говаривала. Нельзя мол потакать ни себе, ни другим. Плохо будет. Я вот как-то начал себя жалеть излишне. А жалость ведет к поблажкам и излишествам. А излишества приводят к одиночному ежедневному пьянству дома или за стойкой бара, к полному пренебрежению такому понятию как «завтра» и к слезливым воспоминаниям о том, как мускулистым, денежным и крутым я был когда-то – буркнул я и запрыгнул на заскрипевший турник – Воспринимай это как хочешь, оценивай как знаешь, можешь даже в чудики меня записать, но теперь я тот, кто с силой бьет себя по рукам, если они вдруг потянулись к чему-то незаслуженному или лишнему.
- Аскеза?
- Нет. Аскеза суровей. Я себе все же позволяю иногда чуток лишнего. Но тут главное следить за тем, чтобы «иногда» не превратилось во «всегда». Ешь рыбу, Апостол. Ешь… А потом займемся твоей фермой и долгими интересными разговорами…
- Вот это я с радостью!...
Убедившись, что чуть выпивший из своих драгоценных запасов старик закурил не менее драгоценную сигаретку и вполне справляется, я оделся потеплее и вышел на мороз, где принялся вырезать снежные блоки, подтаскивать их к старой двери и делать некое продолжение коридора. На это дело ушло несколько часов и заполз я внутрь полностью обессилен, но несказанно довольным – и работу выполнил и организм с нагрузкой вполне справился. С собой я притащил ведро вырубленной из-под снега почвы. Перекусив, я улегся и тут же отключился, в то время как продолжающий напевать Апостол уже колдовал над ассорти разложенных на полу мелочей, пытаясь сваять из всего этого хотя бы несколько достаточно крепких горшков. Я еще успел услышать его озадаченное бормотание на тему что же делать, если на самом деле таких размеров тыква вымахает и где тогда этого гиганта размещать…
Когда я покидал его одинокую обитель, он крепко сжал мне на прощание руку и, подтянув к себе, напомнил:
- Если не убить – то использовать хотят. Помни об этом, Охотник. Тут одно из двух.
- Да уж точно не забуду – хмыкнул я – Как забыть, если ты раз десять уже напомнил. Да и я тоже так думаю. Дам о себе знать как только смогу. Ты главное не рискуй зря, Андрей.
- А ты смотри не пропадай никуда.
- Постараюсь – кивнул я и за мной захлопнулась крепкая внутренняя дверь.