Перекресток утопий

Не вспомнив всего этого, мы не сможем оценить своеобразие того места, которое заняли в нашей фантастике «несерьезные» на первый взгляд рассказы Варшавского и вообще тогдашнюю ситуацию с фантастикой. Западные фантасты были озабочены намечающейся повальной автоматизацией, могущей, по их мнению, нанести основательный ущерб духовному развитию человечества, а то и покончить с этим духовным развитием, а заодно и с человеком вообще. А Варшавский смеялся, откровенно смеялся над тем, что у иных фантастов вызывало священный трепет. Иногда он смеялся весело, как в рассказе «Роби», иногда грустно, как в «Молекулярном кафе», но всегда остроумно и беспощадно, если только этот эпитет приложим к такому невесомому созданию, как юмор.

Первый рассказ Варшавского «Роби» (1962 г.), в котором уже ясно проявились особенности его творческого дарования, — памфлет и пародия. Автор высмеивает в «Роби» вереницу кочующих из одного фантастического произведения в другое кибернетических слуг, добрых, тихих и преданных, как Дядя Том. Дерзкий, своенравный, даже нахальный Роби — издевка над обывательскими мечтаниями о том, что вот, мол, вернутся на новом, автоматизированном уровне ваньки, васьки, захарки к кроваткам новоявленных обломовых утирать им носы нежными железными пальцами.

Должно быть, современные читатели не ощутят в полной мере памфлетной направленности рассказа «Роби», зато самоуверенный и наглый Роби, доставляющий столько лишь на первый взгляд забавных неприятностей хозяину, может быть, принесет нам утешение, заставив рассмеяться в сходных житейских ситуациях, не имеющих ни малейшего отношения к роботехнике, потому, что в Роби воплотились многие человеческие черты, отрицательные, понятно, но, честное слово, не лишенные известного обаяния.

Но мы все время говорим — «роботы», «автоматы» и как будто не замечаем лукавинки, которую прячут фантасты в уголках глаз, когда с серьезным видом заставляют придуманные ими электронные мозги напрягать мыслительные способности и выдавать мудреные сентенции. Конечно, это говорят не роботы, а люди — люди в шаржированных, кибернетических масках.

Разве не угадываются тезисы иных участников споров о возможностях кибернетики в весьма убедительных и потому особенно смешных доказательствах невозможности существования органической жизни, которые произносят досточтимые автоматы класса «А» с трибуны местной научной конференции («Вечные проблемы», 1964 г.)? За два миллиона лет эти роботы успели позабыть, что они сами всего лишь потомки автоматов «самого высокого класса», когда-то оставленных людьми с целью сохранить следы человечества на покинутой планете. Так что не исключено, что участники дискуссий, отрицающие возможность создания электронного мозга, всего лишь неблагодарные потомки существ, в отдаленном прошлом высаженных на Землю высокоразвитыми машинами.

Впрочем, к одинаковой цели можно идти разными путями, и я не вижу принципиальной разницы между веселой «антироботностью» «Вечных проблем» и рассказом «Тревожных симптомов нет», над которым, пожалуй, не засмеешься. Рассказ носит программный характер, недаром им названа последняя книга писателя.

А речь, как и в большинстве рассказов писателя, идет все о том же — о человеческом первородстве, о том, что такое человек, об истинных ценностях. Духовная кастрация престарелого ученого Кларенса выглядит еще более страшной, потому что она делается по доброй воле. Операция призвана очистить выдающий мозг для дальнейшей продуктивной деятельности, освободить от сентиментального «балласта», накопленного за долгую жизнь. Убрать, убрать, убрать, щелк, щелк, щелк! Что же остается от человека после такой «инверсии»? От человека — ничего. Перед нами оказался тот самый робот, над претензиями, которого Варшавский издевается в других рассказах. Но если кандидатуры алюминиево-синтетических верзил на человеческий трон и вправду могут вызвать смех, то процесс снижения людей до уровня роботов может внушать страх и ужас. Те операции над человеческими зародышами, которые проделывали в «Бравом новом мире» у Хаксли или ликвидация в мозгу центра фантазии у Замятина, по крайней мере, были насильственными.

Должен признаться, однако, что своим пассажем о насмешках Варшавского над издержками кибернизации я в значительной мере отдаю дань традиционному подходу к фантастике шестидесятых. Принято считать, что она возникла как отклик на подкатившую волну научно-технической революции. В то время сам Варшавский был уверен, что вклинивается своими юморесками в самое существо ведущихся научных дискуссий.