Перекресток утопий

Но, может быть, Эли и его соратники — уникумы, выродки? Нет, видимо, все человечество находится в столь же удручающем состоянии, разве можно было бы в ином случае водрузить высокомерную и хвастливую надпись на Пантеоне, где похоронены лучшие умы планеты: «Тем, кто в свое несовершенное время был равновелик нам». Не знаю, о каком «совершенном» времени думал автор. Надо, впрочем, заметить, что и другие могущественные цивилизации Галактики — разрушители, галакты, рамиры — тоже не сократы по части интеллекта и морали. Если бы Снегов относился бы к своим «богам» с иронией, то неплохо было бы дать нам ее почувствовать.

Никто не станет настаивать, что людей будущего можно изображать только так, как Ефремов в «Туманности Андромеды», — стопроцентным совершенством. Ни Ефремов, ни Стругацкие, ни Снегов, ни я не могут сказать, какими они будут, грядущие поколения, какие у них будут взгляды, язык, мораль. Мы пробуем представить их себе. Фантаст может изобразить своих персонажей такими, какими он хочет, чтобы люди стали, или, наоборот, такими, какими не хочет, с целью предупредить род людской, как, например, Ст. Лем в романе «Возвращение со звезд» — стадом зажравшихся, самоуспокоившихся мещан, что очень возмутило авторов «докладных записок», о которых пойдет речь в главе о Стругацких. Они (авторы записок) не могли и допустить мысли, что будущее можно представить себе иначе, чем королевство торжествующего коммунизма. Но в любом случае нам должно быть понятно, какая у писателя цель. Что собирался сказать нам Снегов, выводя на просторы Вселенной бездуховных и нескромных людей, вроде Эли? Впрочем, я, кажется, уже об этом спрашивал. А ведь Эли среди первых людей планеты. В наши дни таким «менеджерам» нельзя было бы доверить вывозку мусора, не то что командование галактическими экспедициями. Нельзя не заметить в романе изображение нравственного падения людей даже по сравнению с сегодняшними, не ахти какими прочными устоями. Сильно сомневаюсь, что и через несколько тысяч лет поведение изменится столь кардинально, что нынешние пороки станут добродетелями или перестанут замечаться. Я не могу понять, с какой целью идет любование грубостью и неделикатностью, и как эти достоинства сочетаются с теми идеалами добра, которые люди, по Снегову, несут в Космос. Лемовские мещане, по крайней мере, никого не освобождали.

Есть в романе страницы, производящие сильное впечатление. Бездны космоса, блеск незнакомых созвездий, сталкивающиеся солнца, бесспорно, завораживают. Хороша заключительная речь, с которой Эли обращается к непостижимым обитателям ядра Галактики — рамирам. В ней Эли не выглядит ни хамоватым дурачком, ни доверчивым теленком, ни заносчивым конкистадором. Но ведь нас водят за нос: перед нами не тот Эли, с которым мы общались на протяжении семисот страниц, с нами говорит автор.

«Антихудожественность и антигуманность — область, противопоказанная фантастике. Фантастика рушится в них, как в могилу».

Это уже не мои слова. Это заявляет Сергей Александрович Снегов, отвечая на анкету «Уральского следопыта». Странное раздвоение. По его же мнению, будущее зависит от того, «преодолеет ли человек нечеловечность апологетов всемирного разрушения…» Видимо, автор действительно уверен, что написал нечто в этом духе. Удивительно… Но ведь боги — это, пожалуй, не только те, кто держит в руках молнии, это, я так думаю, еще и великие души.

Говорить о просчетах Снегова нелегко, потому что этот человек прошел сквозь ад ГУЛАГа. Но выпущенная книга отрывается от автора, и поэтому я не могу пройти мимо, не единственного, но все же достаточно редкого на тот период произведения в отечественной фантастике, которое вольно или невольно воспевает агрессивность и расизм.

Доброта, благородство… Мне, как и Снегову, трудно представить себе литератора, который брался бы за перо, тая за пазухой иные нравственные принципы. Но… Кто-то остроумно перефразировал небезызвестную тираду: при слове «револьвер» моя рука тянется к культуре.