Переломленная судьба

— Постой, при чем тут Линь Цзябай?

— Если не он, то кто? — раздался на ступенях голос Ван Чанчи.

Лю Шуанцзюй побежала догонять Ван Чанчи, чуть ли не умоляя его:

— Сынок, ты в своем уме? Ты считаешь, что в нашей семье мало бед, что нам не хватает испытаний?

Ван Чанчи лишь обернулся и пригрозил ей ножом. Лю Шуанцзюй в испуге отступила. А Ван Чанчи, ругаясь на чем свет стоит, размахивал ножом, словно его врагом был воздух. Так он дошел до моста через реку Сицзян, где остановился и принялся колошматить ножом по цементному парапету. Он делал это так неистово, что перестал чувствовать руку, лезвие его ножа загнулось, а на поверхности ограждения обозначилась глубокая царапина. А он, не прекращая, поносил себя: «Ван Чанчи, твою мать, только на это ты и годишься. Другие спят с твоей женой, а ты отрываешься на парапете. Другие тебя калечат, а ты лишь чертыхаешься. Раз ты, твою мать, не способен выживать в этом мире, зачем тебе вообще было выбираться из яиц твоего отца? За роддом ты заплатил деньгами, которые родители добыли, прося милостыню на улицах, средства для сына ты копишь за счет жены, которая продает себя. Это вообще по-человечески? Лучше броситься в реку, и делу край…» Ван Чанчи высунул голову за ограждение, посмотрел вниз и швырнул в воду нож. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он услышал глухой всплеск. Его передернуло.

Раньше Ван Чанчи после работы обычно сразу бежал домой, потому как скучал по Дачжи и Сяовэнь и беспокоился о родителях. Однако сейчас он продолжал вертеться на стройплощадке среди остальных рабочих. И только когда начинало темнеть, зажигались уличные фонари, а рабочие уходили за ужином, он неторопливо плелся на свою съемную квартиру. Дома он ходил с каменным лицом и ни с кем не разговаривал, даже если начинал плакать Дачжи, он этого словно не замечал. Лю Шуанцзюй неустанно мучила его вопросом, что он собирается предпринять после случившегося, но он отвечал, что ничего.

Ван Хуай замечал:

— Как можно оставаться безразличным к таким важным вещам? Даже самый последний слюнтяй и тот бы уже ясно дал понять, что он решительно против такого поведения. Любой бы на твоем месте уже сделал бы строгое предупреждение. Если не умеешь крепко выражаться, так поучись у своей матери.

— Замолчите уже все! Что было, то прошло. Сяовэнь уже давно все поняла, вы тоже перестаньте чесать языками. Если хотите кого-то винить, так вините меня: за то, что не поступил в университет, за то, что у меня нет способностей, за то, что я бедный.

От этих слов Ван Чанчи в глазах Сяовэнь заблестели слезы, и она тут же принялась готовить еще одно блюдо. Показывая на тарелку с готовым блюдом, она сказала, что приготовила его специально для Ван Чанчи, а не для кого-то еще: «Он целыми днями убивается на стройке, так что ему полагается есть больше». В итоге к этому блюду вообще никто не притронулся, потому как Ван Хуай и Лю Шуанцзюй искренне согласились с Сяовэнь, а Ван Чанчи не понравилось, что Сяовэнь таким образом выказала разное отношение к нему и к его родителям.

Ван Хуай, Лю Шуанцзюй и Сяовэнь бросили свои прежние занятия и теперь день-деньской сидели дома, следуя примеру добродетельности. Лю Шуанцзюй было невмоготу все время просиживать в четырех стенах, ей хотелось выйти куда-нибудь с Ван Хуаем, чтобы хотя бы просто проветриться, однако одной ей было не под силу спустить коляску с ним со второго этажа. Сяовэнь это прекрасно понимала, но делала вид, что не замечает этого, и все время только и ждала момента, когда же Лю Шуанцзюй обратится к ней за помощью. Лю Шуанцзюй не хотела ни о чем просить Сяовэнь, а потому додумалась сначала спускать на закорках Ван Хуая, а уж потом, оставив его на лестничной площадке, подниматься за коляской. Всякий раз, спускаясь или поднимаясь, Лю Шуанцзюй носила Ван Хуая и его коляску по отдельности, и хотя Сяовэнь находилась поблизости, она ни разу не протянула руку помощи. От этого Лю Шуанцзюй и Ван Хуай кипели от негодования, они чувствовали, что Сяовэнь изменилась, она уже не была такой доброй, как прежде. Что до Сяовэнь, то она оставалась холодной, потому что хотела проучить свекровь и свекра.

Как-то вечером, когда Ван Чанчи вышел со стройплощадки, на пыльной дороге он четко различил два до боли знакомых силуэта. Оба вертели головами, посматривая на ворота стройплощадки. Возможно, из-за долгого ожидания, проглядев все глаза, они совершенно не заметили Ван Чанчи, и даже когда тот появился прямо перед ними, его не сразу увидели. Они напоминали скульптурную группу, при этом один из них походил на роденовского «Мыслителя». «Мыслителем» был Ван Хуай. Весь исцарапанный, он прижимал к своему лицу полотенце.

— Кто это сделал? — спросил Ван Чанчи.

— Попрошайка, — ответила Лю Шуанцзюй. — Не думала, что в городе у каждого попрошайки есть своя территория. Если бы не двое полицейских, твоего отца бы уже забили до смерти.

— Кто заставил вас идти попрошайничать? — спросил Ван Чанчи.