Перемирия не будет (СИ)

Легенда, окружающая венценосные пары Орума, по сути, легендой не была. У цесской пары дети могли родиться лишь в любви. И хотя в истории имели место случаи появления у правителей бастардов, законные наследники рождались в том случае, когда между супругами было истинное чувство.

От того вступление в союз поощрялось лишь при обоюдной взаимности, а вот династические браки всячески порицались, ведь если между правителями не будет истинных, чувств не будет и наследников, а значит через десяток-другой лет государство погрязнет в междоусобицах и распрях, а там и до гражданской войны рукой подать.

И все же батюшка Себастьяна решился на этот шаг, дабы упрочить место своего второго сына на троне, а заодно наладить было расшатавшиеся, словно хлипкий подвесной мост над бушующей рекой, мир с Демистаном.

— Не пялься, — стукнула я Рейджа по согнутой калачиком руке лорнетом. — На тётушек так не смотрят.

Алекс был прав — образ старой девы с каждым разом давался мне все легче. Каноническая старушка в моем исполнении была настолько правдоподобной, что, увидев в зеркале законченный образ, я на несколько мгновений замерла, не веря отражению, а потом рассмеялась.

Седые, сбитые в букли волосы были прикрыты элегантной шляпкой, тонкие перчатки закрывали руки, хотя и их я на всякий случай разукрасила пигментными пятнами и специальным составом, который стянул кожу и сделал её болезненной на вид, «дряблую» шею скрывал высокий, кружевной воротник, а фигуру довольно бесформенное, пусть и крайне дорогое, платье. Темно-зеленый с золотым бархат совсем не красил меня (как и огромная, волосатая бородавка на носу), но уж коли изумрудный цвет издревле является фамильным, ничего другого мне не светило.

В этот раз Рейдж обвешал меня защитными амулетами, словно древо на Ноэль игрушками, хотя и без громоздких артефактов на мне было навешано столько драгоценностей, что я с трудом держала спину прямо, сгибаясь под их тяжестью в три погибели.

Троюродная тётушка герцога слыла отшельницей с чудинкой. Кларамэй любила массивные украшения, лифийских кошек и, как ни странно, Алекса. Она с радостью согласилась поучаствовать в подмене с переодеванием и даже давала советы каким именно цветом напомадить губы, естественно, наимоднейшим в этом сезоне — морковным.

С собой в столицу она привезла несколько сундуков с любимыми украшениями, а также с дюжину породистых, грациозных кошек. Я честно предупредила ее о любвеобильном характере Кота, но бабуленция лишь отмахнулась, проворчав, что она не видит ничего страшного в том, что мой фамильяр добавит пару капель свежей крови устоявшейся породе.

Помимо стандартной защиты от ментального воздействия и угрозы жизни, Рейдж снабдил меня родовым амулетом, что передавался из поколения в поколение. Артефакт небывалой силы был в виде символа рода — крошечного дрогона, сжимающего когтистыми лапками крупный рубин старой огранки. Острый наконечник хвоста, отточенный словно стилет, больно впивался в ладонь, грозя порвать тонкое кружево перчатки:

— Если почувствуешь опасность…любую…все равно какую, сожми покрепче. Его активирует кровь носителя.

— Хорошо, — кивнула я. — А это не чрез чур? — в связи с помолвкой дворец сейчас охраняют лучше, чем цесскую сокровищницу, да что там, лэрд клана Келтарс, вряд ли когда-нибудь мог мечтать о такой защите для своих банков.

— Нет. В самый раз. — Облачённый в парадный мундир, герцог ослеплял несметным количеством знаков отличия на груди. К моему сожалению, сразу после отмены заклинания принуждения Алекс остриг свои волосы, оставив по-военному короткую стрижку, которая хоть и шла ему чрезвычайно, рождала грустные ассоциации. Вдовым мужчинам полагалось носить только такую прическу весь срок траура, и не желая вызвать еще больше пересудов (коих и без того было вдоволь, герцог пошёл на поводу у традиции).

Время от времени Алекс забавно морщил лоб, силясь вспомнить хоть что-нибудь связанное со мной, но, пока, безрезультатно. Меня обнадеживало и крайне воодушевляло что подсознательно, в те моменты, когда Рейдж действовал импульсивно, не просчитывая каждый свой шаг, всплывали редкие воспоминания, связанные со мной.

Наполнив бокал шипучим рос, он протянул его мне и лишь затем спросил, что я буду пить, привез мои любимые лаймоновые цукаты, сказав, что никогда не любил кислое, вдруг назвал меня «Амадиной» и безошибочно, из двух дюжин рабочих тетрадей, достал ту, что я вела последней. И всё это делал с таким неподдельным изумлением, написанном на породистом лице, что я с трудом сдерживала смех.

Он то и дело забывался, а я ловила на себе восхищенные взгляды, разгадывать значение которых мне было боязно. Часть меня искренне надеялась, что его восторг связан с моим умением перевоплощаться, но на эту причину указывало куда как меньше, нежели его искреннее расположение, а на что надеялась моя вторая, неблагоразумная часть, думать не хотелось.