— Стало быть, питейный домъ отъ портерной лавки всегда отличишь?
— Да что вы, Иванъ Никитичъ, я не пьющая.
— Ну, лучше ужъ я запишу, что ты читать не умешь.
— Воля ваша, хозяинъ.
— Годы въ паспорт поставлены правильно? Тутъ тридцать девять.
— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Годы писарь пишетъ. Эта его дло. Написалъ, такъ значитъ, правильно. Больше ничего?
— Можешь уходить.
Кухарка кланяется и уходитъ.
— Софья! — кричитъ ей вслдъ хозяйка. — Въ опару-то не забудь изюму положить.
— Никифоръ Даниловъ теперь! — говоритъ Густомясовъ и кричитъ:- Никешка!
Входитъ лавочный мальчикъ въ пиджак съ хозяйскаго плеча, но съ обрзанными рукавами, и кланяется
— Никифоръ Даниловъ, — пишетъ Густомясовъ и спрашиваетъ:- Прозвище у тебя есть?
Мальчишка таращитъ глаза и не понимаетъ.
— Дразнятъ тебя какъ нибудь?
— Дразнятъ.
— Какъ?
— Мальчишки ерошкой дразнятъ, приказчики — ты, говорятъ, сопль.
— То-есть какъ это сбпль?
— А вотъ что я носомъ соплю.
— Ну, это не то. Гд обучался грамот?
— У Василь Ферыча.
— Кто это Василь Ферычъ?
— Учитель у насъ въ сел.
— Въ сельской школ учился, — говоритъ Густомяовъ, записывая. — А родился въ своей деревн?
— Нтъ, мамка сказывала, что я родился въ монастыр, - бойко отвчаетъ мальчикъ.
— Какъ въ монастыр, въ какомъ монастыр?
— А туда мамка на богомолье ходила. Она пошла въ монастырь Богу молиться, а я тамъ въ монастыр и родился.
— Да что ты врешь!
— Истинно, Иванъ Никитичъ… Меня въ деревн такъ и звали Монастырскій.
— Такъ вотъ оно прозвище-то у тебя какое! А ты говоришь про какого-то ерошку. Такъ мы и запишемъ: Никифоръ Даниловъ Монастырскій. Можешь уходить.
— Меня еще плаксой дразнили, господинъ хозяинъ, — заявляетъ мальчикъ.
— Ступай вонъ! Довольно.
— А то поросенокъ…
— Убирайся! Вотъ разохотлся! Да позови Веденейку!
Входить второй лавочный мальчикъ — Веденей.
1908