Перепись

— Благодаримъ покорно, — поклонился приказчикъ. — А мы вдь располагали, что если такія строгости насчетъ этой переписки, что все безъ утайки… и такъ какъ даже старуха Спиридоновна…

— Ну, довольно. Тутъ вотъ о прозвищ… Нтъ-ли у тебя какого-либо прозвища?

— Есть. Безмнъ. Мы по деревн такъ вс Безмны и были, а вотъ какъ я похалъ въ Питеръ мальченкомъ, то въ волости мн въ паспорт…

— Иванъ Безмнъ! Иванъ Безмнъ! — забормоталъ маленькій сынишка Густомясова, сидвшій около матери, и засмялся.

— Смирно! — крикнулъ ему Густомясовъ и сказалъ приказчику:- Безмнъ… Странное прозвище.

— А это изъ-за того, что у насъ въ изб на всю деревню одинъ безмнъ былъ. Какъ что вшать — сейчасъ къ намъ за безмномъ. А потомъ мы и вышли Безмновы.

— Стало быть Безмновы, а не Безмны. Это дло другое, — сказалъ хозяинъ.

— Кто Безмнъ, кто Безмновъ. Пишите Безмновъ.

— Ну, ладно. Иванъ Антиповъ Безмновъ, — сказалъ хозяинъ. — Гд грамот обучался?

— У старухи-вковухи.

— У васъ старообрядческая молельная въ деревн, что-ли!

— Такъ точно-съ. Крылошанки и обучали. Отъ насъ школа-то далеко.

— Постой… Такъ ты, можетъ быть, по старой вр, а я тебя записалъ православнымъ.

— Нтъ-съ. Гд-же, въ солдатахъ побывавши, старую вру сохранить! Покойникъ тятенька — это дйствительно… и маменька тоже… а я церковный.

— Ну, то-то.

Въ это время въ прихожей, гд стояли другіе приказчики, послышался шумъ отъ нсколькихъ голосовъ, между которыми слышенъ былъ и голосъ хозяйскаго сынишки.

— Что тамъ? Смирно! — крикнулъ хозяинъ и отложилъ въ сторону перо.

Появился приказчикъ Максимъ Гавриловъ.

— Запретите, Иванъ Никитичъ, вашему Мишеньк дразниться. Пришелъ къ намъ и Слабостью меня дразнитъ, — говорилъ Максимъ Гавриловъ. — Слабость да Слабость. Я вамъ насчетъ этого прозвища, какъ на духу, а онъ при всхъ… «Эй, говоритъ, Слабость! Максимъ Слабость!»

Густомясовъ вскочилъ со стула.

— А гд у меня подтяжки? Вотъ я его подтяжками!.. — закричалъ онъ.

— Оставь, оставь… Онъ больше не будетъ. Ну, что ребенка… — вступилась за сына мать.

— Такъ поди и нарви ему уши…

Густомясовъ услся.

VI

— Позовите сюда кухарку! Софью кухарку позовите! — возглашаетъ Густомясовъ, вновь усаживаясь за столъ.

— Нельзя-ли безъ нея, Иванъ Никитичъ, обойтись? — обращается къ Густомясову жена. — Она опару для аладьевъ заправляетъ къ завтрему.

— Какая тутъ опара, матушка, если у насъ сегодня первая всероссійская перепись. Позвать сюда Софью!

Два мальчугана срываются со стульевъ и бгутъ въ кухню звать кухарку. Черезъ минуту одинъ изъ нихъ возвращается и сообщаетъ:

— Сейчасъ придетъ. Только платокъ накинетъ. Она растрепанная.

Густомясовъ ждетъ и закуриваетъ папиросу. Черезъ пять минутъ является второй мальчуганъ.

— Папенька! Софья спрашиваетъ, можетъ-ли она босикомъ придти. Ей обуваться долго… — говоритъ онъ.

— Ахъ, Боже мой! Да пусть какъ есть идетъ. Только-бы скоре!

Мальчуганъ бжитъ съ ршеніемъ. Показывается Софья — женщина среднихъ лтъ, босая, но въ ситцевомъ платк на голов и байковомъ на плечахъ. Она кланяется хозяину и произноситъ:

— Мужъ былъ солдатъ и безъ всти пропавши, а теперь я ни вдова, ни замужняя.

Густомясовъ смотритъ на нее пристально и отвчаетъ:

— Такъ ужъ я тебя теперь не знаю, какъ и писать. Тутъ въ лист такой графы нтъ. Тутъ только сказано — женатъ, вдовъ, холостъ или разведенъ.

— Охъ, батюшка! Сама я мучаюсь такимъ манеромъ восемь лтъ изъ-за него, подлеца! Пропалъ и жен хоть-бы слово…

— Да можетъ быть умеръ ужъ давно.

— Охъ, нтъ, голубчикъ. Три года тому назадъ, на вешняго Николу приходилъ въ деревню, утащилъ у братьевъ новый полушубокъ и топоръ и убгъ. Охъ, грхи!

— Ну, тогда запишемъ, что замужняя, — сказалъ Густомясовъ.

— Замужняя, замужняя, въ церкви внчаны, — подтверждаетъ кухарка.

— Такъ Круглова, Софья Степанова?

Густмясовъ хочетъ писать, но кухарка его останавливаетъ.

— Я не Софья, Иванъ Никитичъ, а Соломонида.

— Какъ Соломонида? Годъ у насъ живешь, все была Софья, а тутъ Соломонида стала?

— И по сейчасъ вс Софьей зовутъ, а по паспорту я Соломонида.

— Да не можетъ быть!

Густомясовъ схватываетъ паспортъ и начинаетъ его разсматривать.

— Съ перваго мста я Софьей зовусь. Какъ изъ деревни пріхала, — Софья, а раньше была Соломонида, — стоитъ на своемъ кухарка.

— Да… Соломонида. Съ чего-жъ ты это имя-то перемнила?

— Не я, а барышни, у которыхъ я жила.

— Какъ барышни?

— Очень просто. Поступила я, какъ изъ деревни пріхала, къ двумъ барышнямъ въ горничныя. Дв барышни были, съ мамашей жили. «Какъ имя?», спрашиваютъ. «Соломонида», говорю. «Охъ, какое, говоритъ, имя у тебя трудное! „Будь ты лучше Софья. Софья легче выговорить“. Ну, съ тхъ поръ Софьей и осталась.

— Смотри, нтъ-ли тутъ подвоху какого съ твоей стороны?

— Да какой-же можетъ быть подвохъ-то, господинъ хозяинъ? У насъ, вонъ, землякъ есть. Такъ тотъ въ кучерахъ на десяти мстахъ Иваномъ жилъ, а поступилъ къ генеральш, - приказали Терентьемъ быть. Лакею, вишь ты, трудно выкликать его у подъзда, потому что кучеровъ Ивановъ очень много.

— Ну, Соломонида, такъ Соломонида. Читать умешь?

— Только по вывскамъ, Иванъ Никитичъ, а такъ, по печатному, не умю.