Переписчик

Прежде я его не встречал. Молодой, толстый, с длинными волосами и в очках. Форма потертая, но полноценная: я разглядел официальный сигил на груди. На правом бедре висел пистолет. Сюда полицейского привел обход – настал черед нашего города.

– Вам, что ли, заняться больше нечем? – сумела выдавить Сэмма, когда мужчины приблизились.

На меня она смотрела с тоской.

– Я же говорил, – заявил мясник. – Говорил же, что видел его!

– Мальчик, – позвал мойщик окон, – ты что творишь?

– Говорил же, что если проследишь за ней, то сразу его отыщешь!

Дроб и Сэмма настаивали, чтобы я остался с ними, но полицейский нетерпеливым жестом велел мне подойти. Затем Дроб начал вопить о моем отце, о том, как ужасно возвращать меня к нему, и мойщик окон, рассердившись, ринулся за мной по лестнице. Тогда Дроб закричал, что ему уже все равно, что он сбежит, уедет и своего приятеля из дома ключника прихватит, мол, они покончили с этим городом. Он орал так громко, что Сэмма бросила вещи, которые собирала для моего побега, и поспешила его успокоить. Зная, что беспризорникам лишь милостиво позволяют занимать дома на мосту и что кое-кто может быстро позабыть о всяком снисхождении, Сэмма и угомонившийся Дроб, раздираемые внутренними протестами, все же позволили мужчинам меня увести.

* * *

Школу превратили во временный штаб, и там нас поджидало еще три штатных полицейских в форме. Они что-то раздраженно бурчали друг другу, а меня игнорировали – все, кроме самого огромного. Он меня избил. Атаковал быстро и спокойно, попутно бесстрастно объясняя, мол, это наказание за неповиновение закону, который ясно дал понять, что я принадлежу отцу.

Тогда меня впервые ударил взрослый.

Мойщик окон с каждым замахом морщился. И оттого, что даже такой, как он, считал кару несправедливой, мне становилось одновременно лучше и хуже. Он не вмешивался.

Закончив, полицейский приказал мне ждать, пока он обсудит документы и планы с коллегами. Я надеялся, что придет охотник. И представлял, как он пробирается сквозь заросли в предгорьях. Я думал о нем так часто, словно охотник все время был рядом, с искорками в глазах, обещающий проведать меня по возвращении.

Отцу весточку послали только днем, и он пришел меня забрать.

Услышав шум, я испуганно поднял покрасневшие глаза и увидел в дверях школьного кабинета отца в окружении людей с лентами временной власти – незнакомых мне мужчины и женщины – и двух гостей в униформе. Отец принес хлеб. На лице его читалось беспокойство.

– Мальчик. – Он шагнул вперед, но, разглядев меня, замер и обернулся к полицейским: – Кто из вас это сделал?

Я никогда не слышал, чтобы отец так кричал. Он отшвырнул хлеб, и тот отскочил в мой угол.

– Я вас убью, если еще раз тронете моего мальчика! – вопил отец. – Я вас убью!

Полицейские ошеломленно моргнули и переглянулись.

– Это все мостовые крысы, с которыми он сбежал, – соврал мойщик окон. – Они сцепились. Мы его и пальцем не тронули.

– Расслабься, приятель, – сказал тот, кто меня избил. – Забирай своего проклятого мальчишку домой.

Отец на него оскалился. И я видел, как он берет себя в руки, чтобы повернуться ко мне уже спокойным.

– Из-за них я погубил твой завтрак, – улыбнулся он. – Достану другой. Идем. – Отец протянул руку. – Пора домой.

* * *

Ставни были подняты, магазины открыты, дороги заполнены. Мужчины и женщины сметали пыль. Последние пару часов того дня отец водил меня по улицам, по битком забитой площади, и я заметил Дроба, Сэмму и остальных. Будто бы совершенно случайно они выстроились у стены в поле моего зрения. Отец тоже их увидел и равнодушным жестом велел держаться подальше.

Пока ты пялился на ребят, он крепко сжимал твою руку. А потом потащил тебя через площадь, распугивая жадных птиц.

Люди наблюдали за ним. Отец подошел к булочнице и попросил буханку хлеба, но та покачала головой:

– Хлеба нет, – и отвернулась.

За торговым оконцем виднелись горы хлеба.

Отец направился к мужчине, что жарил мясо на шампурах над большой металлической чашей, но при нашем приближении тот тоже покачал головой и вытянул руку над едой, защищая ее, будто ребенка.

Отца отказались обслуживать все торговцы. Они собирались в группы и смотрели на нас безжалостно и непреклонно – как на него, так и на меня. Не знаю, как отца, но даже сквозь боль от ударов полицейского меня уязвило их оскорбительное пренебрежение. Наверное, это означало, что мне поверили, но все равно было стыдно.

Сэмма и банда следили за мной, а я за ними. Они наблюдали, как хозяева лавок один за другим отказывали моему отцу, а все покупатели скрещивали руки и молчали, пока он не уводил меня дальше.

«А как же я? – билась в голове мысль. – Вы можете меня забрать? Пожалуйста, позвольте мне остаться здесь». Но закон гласил, что я принадлежу отцу, а закон в этом городе уважали и боялись.

Отец никого не смутил своими прямыми взглядами, но и сам не поник под всеобщим неодобрением.

Он оценивающе посмотрел на небо:

– Перехватишь что-нибудь дома. Там есть еда. Добрая долгая прогулка только на пользу аппетиту.