Переписчик

– Дроб… – Беспризорник покачал головой и отвернулся. – В смысле, может, это они и есть. Не знаю, о ком он говорил. Просто Дроб… – Мгновение тишины, и он, пожав плечами, непонимающе продолжил: – Я лишь слышал, что в город прибудут служаки. И я передал тебе, что у нас есть план насчет твоего отца. Сэмма сказала. Мы не позволим держать тебя здесь. Но Сэмма говорит, надо немного подождать, потому что, если заберем тебя сейчас, они тебя снова найдут, так уже было. Теперь они следят внимательно, и мы только накличем на себя беду и тебе не поможем, понимаешь?

На меня он не смотрел.

Я побрел вверх по склону. Мальчишка скрытыми тропами плелся следом.

Мы бросали камни в пенек. Я сильно уступал ему в меткости. С первой попытки беспризорник отбил сучок и расхохотался, мол, теперь пень похож на толстую сердитую птицу.

– Где Дроб? – спросил я.

Мальчишка вновь избегал моего взгляда.

– Где он?

– Пропал.

– Что?

– Он пропал. Ушел. Исчез.

Я с трудом удержался от крика:

– Куда? Куда он делся? – Пришлось говорить сквозь стиснутые зубы.

Неужели до Дроба добрался мой отец?

– Не знаю. Однажды его просто не стало. Он с кем-то проводил много времени, а потом его друг исчез.

Я на секунду подумал, что речь обо мне, но нет. Об этом «друге» мальчишка говорил настороженно.

– Дроб сказал, что его здесь больше ничто не держит. И как-то ночью ушел. Так что теперь он нигде.

– Где-то он точно есть.

Не зная, что еще добавить, мы погрузились в печальное молчание.

Наконец мой невольный собеседник глянул на небо, и я понял, что он собирается уходить.

– Сэмма говорит, – произнес он напоследок, – люди много болтают о твоем отце.

Я не шелохнулся.

– Всех злит то, что он натворил. О чем ты рассказал. А через некоторое время они уже начинают болтать о ключах, что он для них сделал. О силе ключей. Ну, вроде как ключ одной женщины меняет погоду. – Мальчишка нетерпеливо склонил голову набок. – Сэмма говорит, мы могли бы взять его… в смысле, ключ женщины. И посмотреть, на что он способен. Нет-нет, я бы не купил его, – поспешно добавил он. – Ни за что теперь не дам твоему отцу денег. Но если бы мы достали такой ключ… Ну, который меняет погоду. Или любой другой.

Он покосился на меня с опаской и пожал плечами, будто я и так все должен понять.

– В смысле, это ведь важно?

Я никогда не использовал отцовские ключи.

Мальчишка ждал, но я не хотел ничего говорить. Я не посоветовал ему спрятаться, пока я прокрадусь внутрь и найду какой-нибудь ключ. И не пообещал этой ночью оставить окно мастерской открытым, чтобы они сами поискали. Я на него даже не смотрел и о ключах не сказал ни слова. В конце концов беспризорник ушел.

Порой, когда отец гулял по холмам, я замирал в дверях его мастерской, вдыхая запах масла и металлической пыли и разглядывая какую-нибудь недоделанную заготовку в тисках.

Не знаю, когда начали возвращаться его клиенты. Сперва я их не видел, лишь слышал голоса. Мужской, а следом женский, объясняющий, какие свойства они хотят заключить в металл. А затем раздавался визг отцовских пил.

МЫ СТАЛИ ВЛАДЕЛЬЦАМИ ДВУХ КОЗ. Как-то холодным утром я проснулся от их настойчивого блеяния. Прикованные к входной двери животные неистово поедали дрок и бодались друг с другом. Отец улыбнулся и сказал мне:

– Они твои.

То были две юные козочки, буйные и шумливые, и я любил их так же сильно, как боялся за них. Я шел следом, пока они жадно, с любопытством исследовали склоны, задорно вытаптывали сорняки и обнюхивали упавшие пугала, сделанные родителями. Я пытался держать их подальше от увядающего сада, все еще надеясь вернуть его к жизни. Когда отец смотрел на коз, к моему горлу подкатывала тошнота.

– Как их зовут? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Почему ты не дал им имен? – В голосе его слышалась грусть.

Вообще-то дал – совершенно случайные наборы букв, которые я менял каждые два-три дня и никогда не озвучивал отцу, будто тем самым мог защитить своих коз.

Они ели мертвые листья. Они ели ветвистые кусты. И паслись в заросших мхом углах возле ограды и на перепачканном мусоре, что я откопал с овощных грядок.

* * *

На холме мы жили по календарю более расплывчатому, чем тот, что показали мне позже. Наши времена года – лето, пелена и зима – больше подошли бы другому месту: в горах обычно не более двух сезонов. Так что мы, наверное, пользовались наследием каких-то краев поизменчивее. В верхней комнате похолодало. После моего побега и появления коз прошло много недель – сколько точно, не знаю, – прежде чем отец убил снова. Если, конечно, он не скрыл от меня другие убийства.

Я стоял среди того, что осталось от сада, по склону скользили лучи заходящего солнца, как вдруг жалобное нытье коз перекрыл все нарастающий звук ударов. Внутренности мои свело.

Окно отцовской комнаты светилось на фоне расползающейся тьмы. Сам он скрючился по ту сторону, цветом сливаясь с грязью на стекле. Рука его поднималась и падала с тупым, умертвляющим стуком, и я видел, как нечто вяло дергается в его захвате.