Мой дорогой Шёнберг, я был ужасно разочарован, приехав в Берлин и узнав, что Вас там уже нет. Когда мы ещё только планировали нашу поездку, я очень надеялся застать Вас в Берлине. Но мне было сказано: Шёнберг отбыл и уже не вернётся. А письмо — такая неуклюжая замена общения. Я-то надеялся, что мы будем часто встречаться и успеем обсудить так много вопросов. Со времён, которые мы вместе провели в Баварии, всё изменилось. Многое, что казалось дерзкой мечтой, теперь принадлежит прошлому. Мы пережили века. Порой меня удивляет, что некоторые приметы «старых» времён по-прежнему налицо. Здесь в Германии я был потрясен новыми впечатлениями. Вы, конечно, знаете, что мы в России четыре года — а всего семь лет — были отрезаны от целого мира и не имели понятия, что происходит здесь на Западе. Я приехал сюда с широко разинутым ртом и всё глотал и глотал — покуда не стал воспринимать окружающее совсем по-другому. Для себя я вовсе не работал, и теперь совершенно подавлен перед лицом целого Монблана разных работ, которые нужно сделать как можно скорее. Сделать нужно так много, что я даже не знаю, с чего начать. Однако это чудесное чувство — когда тебя ждёт так много
Напишите же мне, чем вы все сейчас заняты. В Берлине я было попробовал отослать Ваше Учение о гармонии в русскую Академию изящных искусств через русскую Комиссию. Но до сих пор это не удалось — в Комиссии не хватает денег. Русским музыкантам Ваша книга нужна как хлеб. Мы о ней много говорили на разных заседаниях. Особенно влюблен в неё один мой друг, молодой композитор Шеншин71, к тому же тонкий теоретический ум. Возможно, он приедет в Германию.
Крепко жму Вашу руку и надеюсь на Ваш скорый рассказ о себе. Сердечный привет Вашей семье и близким. От моей жены тоже всяческие приветы,
61. Шёнберг — Кандинскому
Траункирхен
Дорогой друг Кандинский,
я ужасно рад, наконец, хоть что-то о Вас узнать. Как часто на протяжении этих восьми лет я думал о Вас с тревогой! Многих о Вас расспрашивал, но ничего определённого и достоверного не выяснил. Как много Вы, должно быть, пережили за это время!
Наверно, Вы знаете, что и у нас позади много всякого осталось: голод! Поистине тяжёлое испытание! Но возможно — ведь мы, венцы, вроде бы умеем терпеть, — возможно, самым тяжким было крушение всего, во что мы прежде верили. Это было самым мучительным. Если привык — в том, что касается работы, — устранять все трудности колоссальным напряжением мысли, а за последние 8 лет я только и сталкивался со всё новыми трудностями, перед лицом которых мысль, изобретательность, энергия, любые идеи — всё оказалось бессильным, то для человека, находящего смысл лишь в идеях, это означает крушение, если только он не будет искать опору — и чем дальше, тем больше, — в какой-то иной и более высокой вере. Что я имею в виду, вы лучше всего поймёте из моей поэмы «Лестница Иакова»[4] (оратория): я имею в виду религию, только без всяких организационных пут. Для меня в эти годы она была единственной опорой, пусть это будет здесь сказано впервые.
Что Вы поражены состоянием художественной жизни Берлина, это мне понятно. Но при этом обрадованы ли? Я ко всем этим движениям отношусь без особой симпатии, но не опасаюсь, что они так уж долго будут мне досаждать. Ничто так быстро не затихает, как подобные движения, вызванные к жизни столь многими людьми.
Правда, все они тащат на рынок наши шкуры, Вашу и мою. Мне это отвратительно, уж точно в том, что касается музыки: эти атоналисты! Да, чёрт возьми, я сочинял, не имея понятия о всех этих «измах». Что мне до них?
Я надеюсь, что скоро Вы сможете приняться за работу. Думаю, что как раз эти движения требуют, чтобы Вы положили им предел. Что у Вас в планах? Что слышно о вашей книге «Духовное в искусстве» [О духовном в искусстве]? Я о ней вспоминаю, потому что она вышла одновременно с моим «Учением о гармонии», которое я сейчас серьёзно перерабатываю для нового издания. Если Вам интересно, я сейчас работаю над «Лестницей Иакова». Я начал работу над ней несколько лет назад, но в самый разгар работы пришлось прерваться (на одном из самых захватывающих мест) из-за призыва в армию72. С тех пор я так и не смог настроится на продолжение. Но теперь, кажется, дело должно пойти. Это будет масштабное произведение: хор, солисты, оркестр. Кроме того, держу в уме небольшое теоретическое произведение «Учение о музыкальном единстве», которое занимает меня уже несколько лет, но я его всё время откладывал, — наверно, оно ещё недостаточно созрело. И помимо этого: камерная музыка и т. п. В дальнейшем я подумываю написать Учение о композиции, для которого я тоже несколько лет веду подготовительную работу.