Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Я нынешнюю зиму хотела бы провести во Флоренции, я так измучилась от годового холода, что хотелось бы погреться, где потеплее. Милочка со своим будущим мужем также поедут со мною и пробудут, вероятно, вместе до февраля, а тогда ему надо отбывать воинскую повинность, и они вернутся в Россию. От всего сердца благодарю Вас, дорогой мой, за Ваше участие к моему положению от разлуки с моею bebe, как мы недавно еще ее называли. Вы, конечно, совершенно верно понимаете, как тоскливо мне будет расстаться с нею, но, тем не менее, я сама желала ее пристроить при своей жизни и радуюсь, что это исполняется, потому что ей было бы очень тяжело остаться без меня: она, как Вениамин семейства [Образное выражение. Вениамин - младший сын библейского патриарха Иакова, “сын его старости”.], очень избалована дома, и ей без матери трудно было бы мириться с жизнью. Теперь же, хотя, конечно, ее никто больше не будет так баловать, как родная мать, но у нее является другое чувство, которое заменяет ей это .баловство, и сознание обязанности и самой заботиться о другом человеке, - и потребность баловства сама собою исчезает. Но в настоящее время это такая парочка детей, что смешно смотреть на них.

Как идут Ваши переговоры об Америке, милый друг мой? Меня очень интересует этот ангажемент Ваш. Дай бог, чтобы это состоялось, чтобы Вы получили как можно больший гонорар и устроили себе как можно роскошнее свой собственный уголок. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

441. Чайковский - Мекк

С. Фроловское,

25 июля 1888 г.

Милый, дорогой друг мой!

Благодарю Вас от души за дорогое письмо Ваше. В ту минуту, как пишу Вам, дождь льет как из ведра, и я думаю о том, какое уныние это наводит на Вас. К счастию, у Вас теперь есть чем развлечь себя, ибо я понимаю, как отрадно смотреть на юную парочку жениха и невесты, которые теперь перед Вами.

Недолго простояла настоящая летняя погода, но зато сколько наслаждения она мне доставила! Между прочим, цветы мои, из коих многие я считал погибшими, все или почти все поправились, а иные даже роскошно расцвели, и я не могу Вам выразить удовольствия, которое я испытывал, следя за их ростом и видя, как ежедневно, даже ежечасно появлялись новые и новые цветы. Теперь их у меня вполне достаточно. Думаю, что, когда совсем состареюсь и писать уже будеть нельзя, займусь цветоводством.

Я очень успешно теперь работал и больше половины симфоний уже инструментовал. Но года мои хотя еще и не очень старые, но уже дают себя чувствовать. Я стал очень уставать и по вечерам неспособен уже ни читать, ни играть, как прежде. Вообще, с некоторых пор я стал сожалеть, что по вечерам не имею возможности составлять у себя партию в винт; это единственное препровождение вечернего времени, которое могло бы быть для меня полезным развлечением и отдыхом.

Относительно дела о поездке в Америку: дело остановилось на том что в принципе я изъявил полное согласие, но прёдложил явиться в Америку не только как автор, но и как вообще представитель русской музыки, т. е. я хочу, чтобы мои концерты там были составлены из произведений не одного меня, а всех русских композиторов. Кроме того я просил в точности назначить, в каких городах и с каким оркестром; я буду иметь дело. Мой представитель г. Цет обо всем этом написал, и теперь ожидается ответ. Но откровенно Вам скажу, что сильно сомневаюсь, чтобы всё это устроилось. Мне кажется, что г. Цет в пылу увлечения зашел слишком далеко и что я не могу возбуждать среди американской публики большого интереса.

Очень печально слышать, что бедный В. А. Пах[ульский] всё еще болен. Что это с ним? Передайте ему, пожалуйста, мое дружеское приветствие, а также всем членам семьи Вашей и П. А. Данильченко.

Будьте здоровы, дорогой друг мой!

Ваш П. Чайковский.

442. Чайковский - Мекк

С. Фроловское,

7 августа 1888 г.

Милый, дорогой друг мой!

Пишу Вам, только что оправившись от болезни. Дом, в коем я живу, оказывается возможным для обитания только в сухую и жаркую погоду. В начале лета, когда шли непрерывные дожди, я постоянно простужался, теперь же, когда стало близко к осени, по ночам в комнатах невообразимая сырость, следствием которой и была моя простуда, а к ней присоединилась еще усталость от чрезмерных усилий поскорее кончить партитуру новой симфонии. У меня был сильный жар, бред, полное отсутствие аппетита, и несколько времени; я думал, что начинается тиф или другая серьезная болезнь. Слава богу, всё обошлось благополучно, и сегодня я принимаюсь за работу.

Как редко в течение этого лета приходилось радоваться за Вас по случаю настоящей теплой, летней погоды! Воображаю, как несносно Вам терпеть эту нескончаемую скверную погоду! Но надеюсь, что здоровье Ваше не пострадало от нее.