Читаем Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1 полностью

Дорогая Олюшенька, твое последнее письмо (за эти 4 1/2 года — 263-ье), от 15.XI, удивило меня, — ты еще не получила моего заказного от 6-го!738 Случайность, или — м. б. — утратилось? Все возможно. Я там и о карточке с котятами писал, и о работе своей, и что мне гораздо лучше, иногда только к ночи небольшие боли. А теперь могу сказать, что — сказать в час добрый! — несколько дней, как все прошло, и я даже могу расширить свою диету, а лекарств совсем почти не принимаю, только иногда чуть магнезии и соды. И охота к еде, а это добрый у меня признак. И — пишу. Снова обрабатываю последние главы «Лета Господня». Дал расширенную главу о Соборовании. Это впервые в русской изящной словесности, и это _н_а_д_о. Хорошо, что у меня есть Требник739, он меня проверяет. Вчера закончил вполне главу «Кончина», где дана, между прочим, — «отходная». Писать трудно, — уходить в такое — все еще! — болезненное. Остается дать в полном развитии — «Похороны» и «Поминки». А «Кончина» была трудна мне: отец умер 8 окт. утром (в 5–6 ч.), а накануне были его именины…740 — и представь, как в нас, детях, все спуталось! 7-го несли и несли кондитерские пироги!.. — навещали, в доме все в разброде, а вечером — «отходная»! Столкнулись две силы — жизнь и смерть, в быту и — в душах. А в день похорон, 10.Х, — матушкины именины! — мч. Евлампии. И тоже несли пироги!.. Дан мой «сон», в смутную ночь на 8-ое! Я тебе его как-нибудь перепишу…

Сегодня моя иконописица принесла мне чудесно исполненный образ «Царицы Небесной», в воспоминание 3-го сент., — налет англоамериканских налетчиков. Это вариант «Владимирской», как я просил. Чудесно исполнила! Чем больше вглядываешься — сильней и сильней влечет. Кивотик, (икона размером 29–20 — вся доска, 23–15 — живописная часть), — валики-овальцы будут покрыты вяло-голубым, м. б. «голубиного» тона, бархатцем, — так советует иконописица: такого тона одеяние под омофором, а омофор вишневого бархата; фон «доски» и «закраины» — жидко-золотистый. — Как же, я писал тебе и об изображении «Казанской», так _ч_у_д_е_с_н_о… — вот именно, и_т_а_к_ именно определяю! — встретившей тебя — _в_с_т_р_е_т_и_в_ш_е_й!!! — у хирурга-кальвиниста! — и о таком поразительном «случае», как передача тебе хирургом — книжечки, где т о же изображение —!!!!! — «Казанской». Ольгунка, милая… — _т_о_л_ь_к_о_ так и надо принимать, — как _я_в_л_е_н_и_е, как знамение тебе! _Н_и_ч_е_м_ иначе не объяснишь! Напиши писатель _т_а_к_о_е_ в романе… — _в_с_е_ бы завопили, — «надумал! подогнал под „чудо“!!» И могли бы почесться _п_о_ч_т_и_ угадчиками, _и_б_о_ «надуманность» _п_о_ч_т_и_ осязаемая. Да потому, что _т_а_к_о_е_ не умещается в обыденном, привычно-жизненном, с чем, обычно, имеет дело наш поверхностный житейский опыт. Я сказал — «почти». В этом-то «почти» и лежит недоступная нам — большинству — грань между «здесь» и — «тамо». Но ты не писала роман: ты испытала на себе «веяние» от «тамо». Как же и принимать иначе?! Есть «подробности», которых _н_е_л_ь_з_я_ придумать, дотого они верны. Например, в Евангелии от Марка… _м_е_л_о_ч_ь_ об «одеяле», что ли, в котором в волнении выбежал «юноша» — Марк!! — сам М[арк]!!! — когда вели Христа в ту-ночь… — и когда его хотели схватить, он выскользнул, и «покров» лишь остался у одного из стражи741. Т_а_к_о_й_ подробности — не очевидцу, не участнику, — _н_е_л_ь_з_я_ выдумать. Это тебе всякий подлинный писатель скажет, а посему — ты сама себе скажешь. А по этой «мелочи» можно судить и о _п_о_д_л_и_н_н_о_с_т_и_ — и какой же подлинности! — того «случая»! Ибо есть мелочи _н_е_ выдумываемые! Как есть такие «мелочи», точно так же есть и… «бесспорности»… необъяснимое ничем, никакими «случайностями»: твой случай. Так и прими. Нет, не кинуты мы в _п_у_с_т_о_т_у_ слепой силой: мы — _в_с_е! — под Промышлением. И сколько же «знаков», о, каких дивных! — не усмотрено «зеваками» жизни! Нет, не скрывай сего, не страшись, что «захватают», а — смело испове-дуй! научай!! У тебя-то уж нет сомнений, ты не можешь обманывать самое себя. Я еще могу так и так толковать находку «Мадонны» Анной Васильевной. Для меня — да, залетела в вихре, во время взрывов бомб напротив моей квартиры… — но ведь не я сам нашел! А ты… _с_а_м_а_ узрела! _с_а_м_а_ получила от хирурга, — и — _т_о_ _ж_е!!! Тут — от _т_а_м_о, да. Ну, вот, м. б. повторился, я писал тебе. — Я все — о еде. А[нна] В[асильевна] испекла сейчас пирог мне. Сам я вчера испек сладкий хлебец, — ну, совсем тверской пряник, мятного только маловато. Бывает — я чудачествую, отдыхаю в… кухне! Я слишком от _б_ы_т_а, жизни… — все меня влечет. Посылаю по просьбе Вигена письмо его Сереже. А посему должен кончить на этом листе. Целую и благословляю тебя, светлое дитя мое, моя Олюна. Твой Ваня

[На полях: ] Пиши чаще, это мне очень необходимо.

Напиши, что сказал 11 окт. новый доктор о почке. Сколько раз просил — пришли запах «После ливня». Этих духов я совсем не знаю.

Поклонись маме и Сереже. Тебя нежно целую.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Том 7
Том 7

В седьмом томе собрания сочинений Марка Твена из 12 томов 1959-1961 г.г. представлены книги «Американский претендент», «Том Сойер за границей» и «Простофиля Вильсон».В повести «Американский претендент», написанной Твеном в 1891 и опубликованной в 1892 году, читатель снова встречается с героями «Позолоченного века» (1874) — Селлерсом и Вашингтоном Хокинсом. Снова они носятся с проектами обогащения, принимающими на этот раз совершенно абсурдный характер. Значительное место в «Американском претенденте» занимает мотив претензий Селлерса на графство Россмор, который был, очевидно, подсказан Твену длительной борьбой за свои «права» его дальнего родственника, считавшего себя законным носителем титула графов Дерхем.Повесть «Том Сойер за границей», в большой мере представляющая собой экстравагантную шутку, по глубине и художественной силе слабее первых двух книг Твена о Томе и Геке. Но и в этом произведении читателя радуют блестки твеновского юмора и острые сатирические эпизоды.В повести «Простофиля Вильсон» писатель создает образ рабовладельческого городка, в котором нет и тени патриархальной привлекательности, ощущаемой в Санкт-Петербурге, изображенном в «Приключениях Тома Сойера», а царят мещанство, косность, пошлые обывательские интересы. Невежественным и спесивым обывателям Пристани Доусона противопоставлен благородный и умный Вильсон. Твен создает парадоксальную ситуацию: именно Вильсон, этот проницательный человек, вольнодумец, безгранично превосходящий силой интеллекта всех своих сограждан, долгие годы считается в городке простофилей, отпетым дураком.Комментарии А. Наркевич.

Марк Твен

Классическая проза