Переплет

– Мой милый мальчик, – произносит он наконец, – позволь спросить, чего ты пытался добиться там, наверху? – Он показывает на потолок, как будто имеет в виду «там, на небе».

Улыбка мигом стирается с моего лица. Не знаю, как ему это удается. И разве не ясно, чего я пытался добиться?

– Я хотел предупредить ее. Нелл. Чтобы случившееся не повторилось.

Он коротко усмехается. Такое же выражение бывает у него, когда Сесилия показывает ему свои рисунки: ему скучно разглядывать их, но он снисходительно терпит.

– Ох уж эти твои нежные чувства. Какое милосердие. Какая забота. Что за мужественный порыв – защитить слабый пол…

– Милосердия у меня побольше твоего будет.

– Ах, Люциан, – вздыхает он. – Когда же ты начнешь понимать причины своих действий? Кто бы мог подумать, что мой сын так упорно не захочет смотреть правде в глаза.

Твой маленький благородный порыв не имел никакого отношения к Нелл.

– Я пытался…

– Нет. – Ему достаточно поднять палец, чтобы я замолк. – Ты пытался разозлить меня. Только и всего. На самом деле ты не лучше меня, а даже хуже, потому что я признаю свою порочность. Ты даже не задумался о том, сколько боли могут причинить бедной девушке твои действия. Ты хотел лишь привлечь мое внимание любой ценой. – Он берет бокал, стоящий рядом на столике, и наклоняет его, любуясь отблесками пламени на хрустальной ножке. К остаткам бренди на дне бокала прилип обрывок пчелиного крыла. – Однако ты предпочитаешь этого не видеть.

Как я ни пытаюсь призвать на помощь серую стену, ничего не происходит. Я в отцовском кабинете. Картины на стенах, мебель, фигурки – их яркие очертания режут глаза. Рвота на ковре растеклась контурами континентов. Географическая карта несуществующего места.

Отец хрустит костяшками и поднимается.

– Давай уж больше не будем говорить об этом. Ты убедился в полной бесполезности разговоров с человеком, чья память записана в книгу, и не станешь больше пытаться заставить Нелл вспомнить. Полагаю, очередное унижение тебе ни к чему.

Он встает ко мне очень близко. Я чуть выше его ростом и смотрю на него сверху вниз. Я киваю.

Он со всей силы бьет меня по лицу.

Я теряю равновесие. В голове – полная ясность, но колени подкашиваются, и я заваливаюсь вбок. Должен был предвидеть, что это случится; должен был подготовиться… Ковер под ногами кренится и качается, как палуба корабля; миг длится очень долго. Потом я ударяюсь скулой о край стола, но чувствую удар секундой позже, когда уже стою на четвереньках, – как раскат грома, следующий за вспышкой молнии. В глазах кружатся блестящие черные снежинки. Я не могу вздохнуть и толком ничего не вижу. Я чувствую себя дураком.

– Люциан? Сынок, поднимайся. Незачем ползать у меня в ногах. Глупое дитя. – Он проводит чем-то мокрым по моей шее и уху. Я вижу окровавленный носовой платок. Заглядываю в лицо отца: тот подтягивает меня, и я сажусь, прислонившись спиной к ножке стола. – Ты слишком много пьешь, Люциан. Возьми себя в руки. Негоже так падать, когда тебя легонько по щеке хлопнули. Сядь-ка смирно, дай посмотрю. Ну вот. Хороший мальчик.

– Прости меня, – несмотря ни на что, мне хочется, чтобы он любил меня.

– Крови много, но рана несерьезная. Тебе уже лучше? Вот и славно. – Скомкав носовой платок, он бросает его на пол. Платок лежит на ковре, белый в темных пятнах, с окровавленной отцовской монограммой. Отец встает, покряхтывая и скрипнув коленями, и протягивает мне руку. Я слишком устал и не в силах ему отказать. И на мгновение я забываю обо всем, кроме теплой, твердой отцовской руки, что помогает мне подняться. – Иди спать, сын.

Я подхожу к двери. Голова раскалывается. Дверь поддается с трудом.

Скрипят пружины кресла: отец снова сел.

– Когда ты в следующий раз встречаешься с мисс Ормонд?

– Во вторник на той неделе у нас чаепитие.

– Тогда зайди на кухню, прежде чем ложиться спать, и приложи к синяку бифштекс. – Он усмехается. – Если она увидит тебя с фингалом, чего доброго, решит, что ты буян, и отменит свадьбу.

Проходит пять дней; я работаю в Голубой гостиной. Точнее, делаю вид, что работаю: передо мной лежит бухгалтерский гроссбух и горы счетов и писем; ими завален весь стол, но мне трудно сосредоточиться. Отец в кои-то веки поручил мне важное дело – обычно мне доверяют лишь просматривать списки цен и импортеров. Но недавно один из младших клерков сообщил, что его начальник берет взятки; начальник же в ответ обвинил клерка в растрате. В который раз я перечитываю протоколы обвинений, словно слова в них могут измениться с третьим прочтением. Но внимание мое блуждает, я вот уже я разглядываю обои с рисунком из папоротников. Тень падает на стену, и голубые листья на голубом фоне отливают серебристым и лиловым. За окном пасмурно; комната залита траурным светом. Жужжит механизм напольных часов; они начинают свой замысловатый мелодичный перезвон. Болит голова, но фингал под глазом почти прошел, и на том спасибо.