Переплет

– Вставай. – Отец хватает меня за рукав и поднимает на ноги. Кое-как дошагав до ближайшего стула, я опираюсь о его спинку. – Когда это случилось?

– Она принесла мне чай. Наверное, час назад.

Он смотрит на нее сверху вниз.

– Она обмочилась.

– Кажется, она мертва. – Это слово звучит как-то странно, будто я никогда раньше не произносил его.

– Разумеется, мертва, ты только посмотри на ее глаза. Глупая сучка. Ну да ладно, по крайней мере, Сэндаун не станет задавать лишних вопросов. – Он замолкает и тянется к колокольчику. – Она повесилась, верно? А откуда столько крови? – Он смотрит на меня и меняется в лице. – Проклятье, мальчишка, что ты наделал?

Я смотрю на свои руки. Кровь стекает по запястью, пропитывая рукав халата. Пятна крови повсюду. Нелл выглядит так, будто ей перерезали глотку. На моей ладони зияет порез. Но он почему-то совсем не болит.

– Все в порядке. Просто царапина.

– Попросим Сэндауна тебя осмотреть. Пусть знает, что ты пытался ее спасти. – Он снова помогает мне подняться, но я шатаюсь, заваливаюсь вбок, и мне приходится опереться о стену. – А, Бетти… – Бетти плачет и дрожит, но отец лишь щелкает пальцами, глядя на Нелл, будто перед ним не тело, а пролитый чай, который нужно убрать. – Позови кучера и вели унести ее. А потом пошли мальчишку из конюшни за доктором Сэндауном.

– Да, сэр.

– И принеси мистеру Люциану бинт.

Моя рана наливается кровью. Отец прав. Если кто-то спросит, почему Нелл решила сделать… такое, мой порез ему только на руку… Он сможет показать на мой шрам и сказать: смотрите, как сильно мы ее любили.

Я поворачиваю ладонь, и кровь капает на стол. Кап, кап, кап, раздается в тишине. Часы остановились, не то тикали бы в такт. Я смотрю на растекающуюся лужицу крови. Вытирать пятно с темного дерева придется уже другой служанке, не Нелл с ее обкусанными ногтями и обветренными сухими костяшками.

– Ты снова взялся за свое?

Отец замирает и медленно поворачивается ко мне.

– Что ты сказал?

Я не в силах повторить свой вопрос. Впрочем, в том нет необходимости. Ответ написан на его лице.

– Не смей, – произносит он тихо, почти шепотом. – Никогда не смей так больше говорить со мной.

Я поднимаю подбородок. Он больше не сможет надо мной смеяться. Теперь, если я обо всем расскажу, кто-нибудь да поверит мне. Теперь мои слова будут иметь значение.

Он пересекает кабинет и встает передо мной.

– Считаешь себя самым умным, да, мальчик? Да ты никак рад, что она покончила с собой. Думаешь, теперь к тебе прислушаются?

Я качаю головой.

– А ты не задумывался о том, что хранить мои тайны в твоих интересах? Если мне конец, конец моему предприятию и моей репутации… твоя жизнь тоже пострадает. Думаешь, Ормонды примут тебя с распростертыми объятиями? Ты станешь изгоем.

– Я готов рискнуть.

– Ах, Люциан. Тебе кажется, что ты совсем не похож на меня. Что ты у нас хороший. Это я – старый нечестивец, а ты юн и чист душой и телом. – Он вздыхает. – Ты многого не помнишь, верно?

Мое сердце вздрагивает, словно ударившись о стену. Я сжимаю кулак, и кровь сочится между пальцев.

– О чем ты?

– Твоя книга, Люциан. Твой переплет. – Он наклоняется ближе. – Взгляни на Нелл. Думаешь, я ее убил? А ты конечно же на такое не способен?

Весь мир застывает. Послушно, как дурак, я смотрю на Нелл. Ее глаза полуоткрыты, белки потемнели и покрылись пятнами. Это уже не она. Не человек. У нее вывалился язык. На лиловых щеках – моя запекшаяся кровь. Желудок крутит, и я заставляю себя отвернуться, сглатывая желчь. Рисунок на обоях расплывается; я вижу перед собой лишь розовокрасное месиво.

– Моя книга, – слышу я свой голос, – что это значит?

Дверь открывается.

– Спасибо, Бетти. Оставь все здесь и ступай. – Отец ждет, пока она выйдет, а затем окунает квадратный лоскут полотна в таз с водой и выжимает. – Покажи свою рану.

Рука пульсирует от кончиков пальцев до локтя.

– Нет, – отвечаю я, сжав кулак и держась за боль, как если бы та была осязаемым предметом, стиснутым в моей ладони.

– Не глупи, – вздыхает отец.

Снова открывается дверь; входят кучер и конюх, неуверенно ступая в грязных сапогах. Увидев Нелл на полу, кучер вздрагивает, но, выслушав отцовский приказ, послушно кивает. Они с конюхом подхватывают тело и выносят прочь. Уже второе тело на каменной плите перед очагом в этом самом кабинете, но на этот раз мертвое, а не без сознания. Я представляю, как они кладут ее на кухонный стол; как разваливаются в стороны ее стопы и моча, пропитавшая мокрые юбки, въедается в деревянную столешницу. Ноги больше не держат меня. Я отодвигаю стул и сажусь.

Отец берет меня за руку и разжимает мои пальцы. Проводит мокрым лоскутом по окровавленной ладони, обнажая ровный прямой порез. Выжимает лоскут в белый эмалированный таз. В воде расцветает розовое облачко.

– Мой бедный мальчик, – произносит он. – Больно?

Я молчу. Меня трясет. Я позволяю ему держать себя за руку.

– А теперь слушай. Ты не будешь делать глупостей. Верно ведь, мой дорогой?

Не слышно ни звука, лишь всплеск воды. Наконец он берет сухой лоскут и складывает его вдоль, изготавливая повязку.