– Знаю, – отвечаю я и демонстрирую ему краешек монеты в полсоверена, зажатой между большим и указательным пальцем. – Куда он направился?
Рабочий откашливается и равнодушно сплевывает на землю.
– Понятия не имею.
– Он поехал домой? Откуда он родом?
– Из деревни, кажется. Раньше он работал в другой переплетной. – Он жадно смотрит на монету. – А почему бы вам не спросить самого де Хэвиленда?
– А Фармер не говорил вам, куда направляется?
– Послушайте, – качает он головой. – Его вышвырнули на улицу среди ночи. Я узнал об этом только утром. Уж не знаю, что он натворил, куда отправился и жив ли еще. Небось валяется в канаве, как и все, кто лишился работы.
Я наклоняюсь ближе и чувствую исходящий от него запах табака.
– Прошу. Мне очень нужно его найти.
– Стану болтать о том, что творится в переплетной, меня самого вышвырнут, – говорит он и захлопывает дверь. Я слышу его шаги в коридоре. Снова принимаюсь настойчиво стучать по стеклу; в конце концов он открывает окно и высовывается на улицу. – Этот Фармер ушел и даже не взял с собой вещи, – говорит он. – Его пальто и сумка наверху. Больше никто ничего не знает. Теперь уходите, или я позову полицейских.
Мужчина опускает окно и закрывает задвижку. Сквозь налет копоти и пыли я вижу, что он вернулся к работе. Кажется, он говорит правду.
Я так закоченел, что мне трудно пошевелиться. Ступая по замерзшим рытвинам, добираюсь до конца переулка, сворачиваю за угол раз, потом другой. Я не знаю, куда направляюсь, но шагаю вперед, а безысходность следует за мной за пятам. Вскоре я понимаю, что заблудился. Должно быть, я хожу кругами; остановившись, вижу, что очутился на площади Элдерни у входа в паб. Подняв голову, вижу коринфские колонны и золотую гравировку на черной вывеске: «Принцесса». А может, я пришел сюда нарочно. Впрочем, мне все равно.
Внутри меня встречает полированная медь, темное дерево и рифленое стекло с отблесками газовых ламп. В лицо ударяет теплый воздушный поток с примесью немытых тел и пролитого алкоголя. Шагнув за порог, чувствую, как обветренные щеки начинает покалывать. Бросив на стойку шиллинг, выпиваю один стакан джина и сразу заказываю второй. Затем сажусь в углу и закрываю глаза.
Эмметт Фармер пропал. Даже если он в Каслфорде и еще жив, мне никогда его не найти. Да и пережил ли он ту ночь, когда якобы ушел из переплетной? Откуда мне знать, что де Хэвиленд говорит правду?
Допиваю второй стакан, встаю и направляюсь к стойке; тут в глазах темнеет, и мне приходится остановиться, чтобы не упасть. Хватаюсь за мраморную колонну. Контуры предметов смягчаются. Блеск полированной меди уже не бьет в глаза так сильно, яркие краски тускнеют. Так-то лучше. Роюсь в карманах в поисках монет. В тот же момент открывается дверь. Ледяной сквозняк кусает меня за щиколотки. Ветром приносит скомканный листок бумаги; тот останавливается у моих ног и прижимается к ботинку. Я наклоняюсь, поднимаю его и разглаживаю на барной стойке.
Бумага именная, с монограммой. Вверху – золотой герб и девиз:
Покосившись на меня, бармен ставит передо мной стакан.
– Я бы на вашем месте этого не делал, сэр, – произносит он, и сначала я думаю, что он имеет в виду третью порцию джина. Но он кивает на бумажку в моих руках. – Знавал я тех, кто после сходил с ума. Эти переплетчики наобещают всякого, но если кто-то скажет вам одно неосторожное слово раньше положенного срока, вы будете знать, что вас переплели. А ничего хуже быть не может – когда не ведаешь, что забыл.
Я комкаю бумажку и выбрасываю ее.
– Это все, – говорю я, – спасибо.
Он улавливает намек, кивает, берет тряпку и принимается полировать ряд сияющих кранов.