Переплет

Завтра мы с Онориной будем спать уже в другой комнате, приготовленной для нас в глубине дома. Комната красивая, с окнами в сад. На обоях рисунок из гранатов: они напоминают мне разинутые рты, набитые зернами. Кровать занавешена темно-красным бархатным пологом. В детстве я иногда раздвигал полог и забирался на эту кровать. Помню красноватый мрак, душную глухую тишину. Там я притворялся, что умер.

В дверь стучат.

– Ванна готова, сэр.

– Спасибо. – Секундой позже поворачиваюсь сказать Бетти, чтобы принесла мне бренди, но вижу, что она уже ушла.

В ванной полно пара, как в турецкой бане. Кто-то плеснул в воду слишком много розового масла. Я немедля погружаюсь в горячую воду. Оттираю грязь и продолжаю тереться мочалкой еще долго после того, как отмылся. Затем кладу голову на краешек ванны и закрываю глаза. Внизу бьют часы; я заставляю себя вылезти из теплой ванны и иду в свою комнату одеваться. Пожалуй, я слишком замешкался; если не поспешу, то опоздаю. К дому съезжаются экипажи. Гравий хрустит под ногами гостей. С улицы доносится визгливый смех и возглас: «О да, абсолютно невзрачна, но деньги Ормондов позволяют на многое закрыть глаза…»

Завязываю галстук. Румянец схлынул. Лицо в зеркале похоже на черно-белый набросок. Вставляю розу в петлицу, и та алеет, как пятно красных чернил на рисунке углем.

– Мистер Люциан? Ваша мать спрашивает, нужна ли вам помощь.

Качаю головой. Бетти смотрит на меня, пожалуй, дольше необходимого, и закрывает дверь.

Я в последний раз смотрю на себя в зеркало. Я справлюсь. Я поправляю галстук. Я улыбаюсь.

В столовой сияет начищенное серебро и канделябры; сверкают бриллианты на обнаженной коже. Повсюду женщины в платьях цвета киновари, лазури, нефрита; глубокие вырезы. Мужчины в черных фраках с белыми манишками. По углам расставлены цветы. В центре стола – громадный букет; темно-зеленые листья расползаются по белой скатерти. Среди громкого щебета гостей не различить отдельных голосов; я точно попал в птичник.

Останавливаюсь на пороге. Подлетает мать.

– Дорогой! Ты выглядишь прекрасно. Кажется, ты знаком с сэром Лайонелом и леди Джервуд?

Мы с сэром Лайонелом обмениваемся рукопожатиями. Я целую руку леди Джервуд в атласной перчатке. Не успеваю даже рассмотреть их лица, а мать уже тащит меня к следующему кружку гостей. Я киваю, улыбаюсь и шучу. Я не слышу своего голоса. В комнате очень жарко. Яркие краски режут глаз; кажется, у меня поднимается температура. Глаз выхватывает из пестрой массы отдельные мелкие детали: переливающаяся нитка жемчуга; пузырьки в бокале шампанского, мерцающие, как звезды; родинка на чьем-то обнаженном плече. С трудом концентрируюсь на разговоре. На буфете рядом с моим собеседником тает бланманже. Корона из маргариток и кусочки засахаренного имбиря почти провалились в молочную жижу. Сливочный соус с петрушкой, который подали к рыбе, подернулся пленкой и теперь напоминает лужу застывшего желтого жира с зелеными крапинками.

Гости садятся за стол. К ароматам клубничного мусса и отварного лосося примешиваются запахи горячей кожи и свечного воска. Кладу на тарелку всего понемногу и сажусь. Справа от меня гостья поправляет разваливающуюся высокую прическу и произносит:

– Что ж, может, так сейчас модно, но разве это ужин по-французски? – Ее муж незаметно закатывает глаза. – Дарне всегда гнались за модой. Что взять с этих нуворишей… – Заметив, что рядом сижу я, она замолкает и заливается краской.

Склоняюсь над тарелкой и втыкаю вилку в корку пирога с голубями. Слева от меня сидит женщина. Когда она наклоняется к тарелке, ожерелье из бирюзы цокает о фарфор. Она тараторит, заикаясь и с придыханием:

– Слышала, его сегодня тоже приглашали – ведь Флоренс Дарне знакома с леди Раншэм? Но он в глубочайшем шоке, бедняга.

Седовласая дама, сидящая напротив, поднимает бровь.

– Могу себе представить. – Она поворачивается к сидящему рядом гостю. – Джеймс, вы же слышали, что случилось с сэром Персивалем Раншэмом?

– С кем? – Ее сосед пытается удержать на ложке подрагивающий кусочек розового мусса. – А, с Раншэмом. Не человек, а тридцать три несчастья. Не видел его с тех пор, как он наступил на платье Розе Марсден. Вот была умора!

– Он ходил к де Хэвиленду.

– Хотя вряд ли его так звали на самом деле, – встревает кто-то, – слышал, это псевдоним.

– Полагаю, его настоящее имя – Смит или Джонс.

Седовласая дама продолжает, не обращая на остальных внимания:

– Вчера сгорела его переплетная мастерская, а с ней и последний переплет Раншэма… – Она делает драматичную паузу. Гости переглядываются.

– Вот черт! Не повезло болвану, – сосед старушки облизывает ложку, – ведь ему пришлось вспомнить, что он – Персиваль Раншэм.

– Джеймс, не чертыхайтесь, – отвечает старушка, но все вокруг смеются. – Что ж, я рада, что никого в нашей семье никогда не переплетали, – говорит она. – Даже если бы общение с переплетчиками не свидетельствовало о моральной слабине, существование подобных рисков – веская причина не прибегать к их услугам.