Переплет

Временами я смотрел, как он играет с Кляксой, – бросает ей палку или пытается отогнать от кроличьей норы, – и вдруг мне приходило в голову, что, возможно, мы все ошибаемся и на самом деле ему нужна не Альта, а Клякса и наше общество. В дядином доме ему наверняка было одиноко, и непохоже, чтобы он водил знакомство с кем-то еще поблизости; не исключено правда и то, что дружелюбие его неискренне и он околачивается у нас, просто потому что ему скучно. Я смотрел на Альту, и у меня переворачивалось все внутри; если она ему действительно безразлична, ее сердце погибнет от тоски. Но потом я слышал, как он насвистывает, въезжая во двор, или ловил его взгляд, когда он целовал Альте руку, и понимал: Дарне не обманывает нас. Он был счастлив, как и она; похоже, пока ему достаточно было всего лишь находиться с ней рядом. Пока.

К весне Клякса подросла и перестала нуждаться в материнском молоке. Я думал было сказать Дарне, чтобы забирал ее и больше не приходил, но каждый раз, когда слова уже вот-вот готовы были сорваться с языка, я проглатывал их, откладывал еще на час или на день. Мне почему-то не хотелось думать о том, что будет, когда Клякса покинет нас навсегда. Дарне давал нам деньги на корм, но мы всегда считали Кляксу нашей общей собакой, а не только его. Пружинка так давно была щенком, что я уже забыл, как это весело; забыл, как можно потратить весь день, играя в перетяг, бросая палку или связывая веревку в узлы, чтобы собаке было что пожевать. Темно-коричневое пятнышко на спине Кляксы почернело, хвост ей купировали, и от него остался лишь маленький торчащий пенек, но она все еще была совсем маленькая. Когда, набегавшись, псинка уставала, я сажал ее в полотняный мешок, куда иногда складывал пойманных кроликов, и она презабавно высовывала мордочку наружу. Альта проходила мимо и шептала: «Кролики!» – и Клякса навостряла ушки.

Однажды, увидев меня с мешком на плече, Дарне принялся комментировать, ни к кому не обращаясь: «А вот мадемуазель Эмми – щеголяет одетая по последней столичной моде. Обратите внимание на сумочку, изящно наброшенную на плечо и украшенную меховой оторочкой. Глядите-ка, оторочка глядит на нас веселыми глазенками, вот дела!»

Через несколько дней я отправился стричь колючую изгородь на верхнем поле, а мешок взять забыл; пришлось Дарне нести Кляксу на руках. На середине пути он проворчал:

– Ну что за избалованная собака! Поверить не могу, что я ее несу. Скоро она паланкин потребует… – Я предложил понести ее, но он покачал головой: – Ничего. Своя ноша не тянет.

– Так что же ты ворчишь?

– Нравится, – он улыбнулся.

Я закатил глаза, но его добродушие было заразительным. Мы спустились по тропинке к дому, шагая рядом в молчании, которое нисколько нас не тяготило. Альта позади нас тихонько напевала. Я обогнал Дарне и открыл калитку, ведущую на верхнее поле, – оно лежало под паром, и можно было срезать путь. Но как только мы ступили на поле, Клякса на его руках заскулила, заизвивалась. Он ругнулся сквозь зубы, пытаясь удержать собаку.

– Унюхала что-то. Тихо, Клякса. Тихо! – Но собака его не послушалась – продолжала выкручиваться, пока мы не дошли до края поля, где колючая изгородь упиралась в стену нашего двора. Здесь она еще раз крутанулась, и Дарне воскликнул: – Да успокойся ты, дворняжка полоумная! – Неуклюже протиснувшись в калитку, он вскрикнул изменившимся тоном: – Проклятье! Она напрудила мне на рубашку!

Альта прыснула со смеху, но тут же попыталась обратить этот звук в вежливое и изящное покашливание.

Дарне спустил Кляксу на землю, та немедленно бросилась прочь и нырнула в угол амбара, где любили собираться крысы.

– Чертов щенок, – выпалил он, взглянув на свою грудь. – Я промок и провонял насквозь.

– Тебе бы переодеться, – сказала Альта.

– Не нужно, доеду так. Сегодня в кои-то веки тепло.

– Не глупи, – вмешался я. – Альта, принеси ему мою рубашку. – Потом, не дожидаясь ответа, пригласил: – Пойдем на кухню, Дарне.

Он проследовал за мной.

На кухне я первым делом поставил на плиту таз с водой, чтобы та немного согрелась. Дарне замер на пороге.

– Фармер…

– Да?

– Тебе необязательно давать мне рубашку.

Я обернулся.

– Что?

Он, кажется, не мог подобрать нужные слова.

– Если не хочешь… то есть… я знаю, ты не любишь одалживать свои вещи.

– Что за чушь ты несешь?

Он замялся, а потом добавил – вроде бы в шутку, но голосом совсем не шутливым:

– Когда я в прошлый раз взял твою рубашку, ты чуть меня не удушил.

Кровь прихлынула к моим щекам.

– Если я верно припоминаю, – сказал я, – ты тогда пригрозил раздеться.

– Да, но ты же велел вернуть твою одежду.

– Давай договоримся так: я пообещаю больше не душить тебя, а ты больше не грозись раздеваться передо мной.

– А эта рубашка, провонявшая собачьей мочой? Ее-то можно снять?

– Только дверь закрой. Если Альта увидит тебя голым, в обморок упадет.

– В таком случае, тебе, пожалуй, тоже стоит закрыть глаза.

Я рассмеялся. Само получилось, я не хотел.

– Просто вымойся и переоденься поскорее, Дарне.