Переплет

«На заре моего детства, в нежные годы, когда солнце отрочества еще не взошло надо мною и не расцвели бутоны моего девичества, невинность мою впервые осквернило вторжение мужчины».

Я перевернул страницу. Рассказ продолжался в том же напыщенном тоне, со множеством аллегорий и упоминаний Венеры и Приапа.

«Его громадный жезл, который он направил не в открытые врата моего сада наслаждений, а в другую дверь, служившую целям куда более приземленным…»

Я засмеялся.

– Что ты делаешь?

Я обернулся. Прислонившись к дверному косяку, на пороге стоял Люциан, растрепанный и почти раздетый. На нем была моя рубашка, застегнутая на одну пуговицу. Спокойный и заспанный, он, улыбаясь, подошел ко мне. Я думал, что он меня поцелует, но он вдруг замер.

– Что это?

– Книга. Здесь нашел. Но, кажется, с ней что-то не так. Она не такая, как…

– Как ты можешь это читать? – Он забрал у меня книгу и замахнулся, точно хотел зашвырнуть ее в угол. Но потом открыл и пролистал несколько страниц.

– Ого!

– Что там?

– Кажется, это подделка. Роман. Вот почему она здесь, а не у отца… Смотри.

На форзац из узорчатой бумаги был наклеен ярлык с именем переплетчицы.

– Это не может быть настоящим переплетом мадам Сау-эрли. Они даже ее имя с ошибкой написали: здесь «э» пропущено.

– Я совсем не понимаю, о чем ты говоришь, Люциан.

– Мадам Сауэрли? Это самая известная переплетчица порнографических книг, она жила сто лет назад. А, ты имеешь в виду романы! – презрительно усмехнулся он. – Это ненастоящие книги. Их пишут, как пишут в журналах, придумывают всё. Они не про реальных людей. Это не настоящие воспоминания, а выдуманные. Но неважно. – Он закрыл книгу и с тенью улыбки на лице покачал головой. – Ты совсем ничего не знаешь. Святая наивность.

– Откуда мне знать о том, о чем мне никто никогда не рассказывал?

– Еще бы. У твоих родителей чистая душа. Но не тревожься. Мне нравится твоя неиспорченность.

– Иди к черту, Дарне.

– Нет, серьезно. Очень нравится. – Он наклонился, прижался губами к моей щеке и прошептал: – Ты невинен во всем. Ни разу не читал книг, не был с девчонкой – или с парнем, раз на то пошло, не считая меня. – Он отстранился, улыбаясь во весь рот, а я в шутку замахнулся на него, но он поймал мою руку, и улыбка вдруг стерлась с его лица. Мы переглянулись.

Внизу раздался глухой стук. Люциан повернул голову и прислушался.

– Кто-то стучит в дверь? – спросил он.

– Не знаю. Разве дверь не открывает экономка? – Вдруг летняя тишина показалась очень хрупкой; мне не хотелось, чтобы нашу идиллию нарушил кто-то извне, пусть даже на миг.

– Если ты имеешь в виду кухарку, та приходит лишь по вечерам.

– А дядя?

– Вряд ли. Придется мне спуститься.

Он встал и принялся застегивать рубашку.

– Правда? – Я потянулся и стал расстегивать пуговицы, которые он только что застегнул. – А что, если кто-то помешает тебе одеться? Может, тебе стоит спуститься в таком виде?

– Очень смешно, Эмметт. – Но он не смеялся. – Наверное, это булочник.

– Давай голодать. Мне все равно. – Стук усилился, а потом прекратился. – Видишь? Проблема решилась сама собой.

– Ладно. – Он сел и позволил мне расстегнуть рубашку до конца. В ямке между ключиц блестели капельки пота. Но когда я наклонился к нему, он слегка отстранился, и наши губы не соприкоснулись.

– В чем дело?

– Книга, – промолвил он. – Как ты понял, что это подделка? Ты же сразу догадался, верно?

– Не знаю. Во мне ничего не екнуло. А это важно?

– Нет. Но твое чутье впечатляет. Ты бы понравился моему отцу. – Я заметил в его глазах недобрый саркастический блеск, и мне стало не по себе. – Эмметт, ты для меня загадка. Такой невинный и вместе с тем…

– Может, хватит уже про мою невинность?

– Ладно, больше не буду, – улыбнулся он, – но только если ты позволишь мне уничтожить ее окончательно.

Конюшенные часы пробили четыре, и мы вдруг поняли, что страшно проголодались. Выкарабкались из уголка, который обустроили себе между коробками – «С ума сойти, мы только что занимались этим на глазах у моей бабушки!», – и спустились вниз. Прокравшись мимо комнаты с трофеями, очутились в громадной темной кухне и набили животы холодным пирогом, солониной и кексом, пропитанным бренди. Я и не заметил, как проголодался, а ведь мы не ели очень давно. После нашего пиршества обеденный стол напоминал поле боя: его усеивали объедки, крошки, капли варенья. Я хотел прибраться, но Люциан покачал головой.

– Оставь. Пусть кухарка сделает свою работу.

– Но… – Устрой я такой свинарник на нашей кухне, мать задала бы мне на орехи.

Люциан подхватил последнюю недоеденную корочку пирога.

– Пойдем, – бросил он с набитым ртом, – не дай бог нас кто-нибудь увидит. – С этими словами он вышел. Я засомневался, потом все же свалил грязные тарелки в раковину, наспех протер стол и поторопился за ним.